— Спасибо! — сказала она, задохнувшись от радости. — Спасибо, что вы меня сюда привезли, Тимофей Олегович!
Таксист помог Кременцову снять доху и уложил ее на переднем сиденье, они с Кирой сели сзади. Тимофей Олегович назвал место, куда надо ехать; водитель, пылко удивившись, спросил, знают ли они, как это далеко.
— Ой, — сказала Кира. — А туда нельзя на автобусе добраться?
Черноглазый, с заманчиво распахнутым воротом рубашки красавец не сводил с нее огненного взгляда.
— Автобус для такой девушки — фуй! — заметил он, брезгливо щелкнув пальцами.
— Поехали! — махнул рукой Кременцов.
Таксист, которого звали Мико, гикнул, дал шпоры стальному коню и пошел мотать удалые километры. На особо крутых виражах, где с одной стороны открывалась бездонная пропасть, а с другой вздымались отвесные скалы, Кира вскрикивала, хватала Кременцова за руку, прижималась к нему доверчиво. Мико поначалу всячески пытался втянуть их в разговор, но, получая односложные ответы, ненадолго загрустил и наконец затянул протяжную песню, хрипло и томно. Кира видела, как шевелятся его толстые, сочные губы, но звуки, казалось, втягивались откуда-то с гор в ветровое стекло. Лучше бы она не вслушивалась. Незнакомая мелодия с чужими словами, тягучая, как смола, высвободила накопившуюся в Кириной душе тревогу. Дурные страхи, горечь прошедших дней хлынули в эту отдушину и разом затопили ее сознание сплошь черным цветом. Вся нелепость происходящего открылась ей. Кто она, где и с кем? Куда едет по этой опасной дороге? За чем стремится? Как сумела она очутиться в этой машине с грустным, усталым человеком, годящимся ей в отцы, отброшенная от родных людей на сотни лет? Что за напасть такая! Какое дикое наваждение! Да уж не снится ли ей все это? И на что это она решилась, в какую неизбежность поверила сгоряча? Ничего теперь не воротишь, не поправишь. Дело сделано, карты розданы, игра идет к концу. Поздно сожалеть и плакать. Пушинкой сорвало ее с насиженного места и поволокло по горькой земле. Но она же сама хотела этого. Оборвать все нити, стать свободной, заглянуть в себя, понять себя, а потом попрощаться с собой и со всеми или снова начать, но уже по-другому. Уже никого не обременяя, принадлежа только себе. Убогая, иллюзорная цель, тщетные надежды! Зверь может спрятаться в нору и там сдохнуть, но не человек и тем более не женщина. Она слишком слаба, ох, как она слаба. Как ей больно!
— Ты как себя чувствуешь? — озабоченно спросил Кременцов.
— Отлично! — сказала она. — Нам еще долго ехать?
Они катили по равнине, неизвестно как завалившемуся между гор зеленовато-серому плоскому осколку земли. Мико обернулся черноглазой, добродушной маской, руль кокетливо придерживал двумя пальцами левой руки.
— Теперь, красавица, недолго — вах!
И вот перед ними ажурный мостик с готической аркой, перекинутой через неглубокую, с каменистым дном, жалобно рокочущую речонку, колючая прозелень пролесков и дальше, на склоне, игрушечный, нарядный домик, обметанный оградой из невысоких кустарников, как вышивка каймой. На лужайке козы пасутся. Возле них собачонка, приметившая издалека машину, вскочившая, смешно разевает пасть, видно тявкает, но сюда не слышно. Через мостик «Волге» не перескочить, он для пешеходов. Кира вышла из машины, потянулась онемевшим от долгого сидения и качки телом, желанно охнула. Благодать какая! А она-то, дурочка, сомневалась, куда едет — не знала. Тимофей Олегович привез ее прямо в рай. «Здесь, — странно подумала Кира, — именно здесь я всю жизнь как будто хотела очутиться».
Таксист Мико получил у Кременцова полусотенную, приблизился к Кире попрощаться. Туманно закатил глаза, в глянцевые белки небо упало, галантно поцеловал ей руку, поцокал языком, сказал: «Фуй, какой девушка!» — с трагической миной пошел к машине. Его ужимки были ей приятны и ничуть не оскорбляли. Здесь, у подножия великих гор, она словно в живую воду окунулась, душевную тягучую усталость как рукой сняло, ничего больше ей не грозило. Ясная, неизбежная, похожая на разбойничий свист точка в конце пути не отталкивала — манила, сулила покой.