Тусклое это было время для Новохатова, а тут еще подоспела защита диссертации Кирьяна Башлыкова. Когда закадычный друг, с которым вы шли по жизненной тропе голова в голову, вдруг делает рывок и вас оставляет позади, это, конечно, приятно, но очень в меру. Гриша Новохатов не был тщеславен в обычном представлении, зато хорошо чувствовал тщеславие других. А тут еще Кира под рукой, любимая женщина, которая, наверное, как и все женщины, склонна судить о достоинствах мужчины по внешним регалиям. Да и Кирьян, совестясь перед другом своего успеха, надоел извиняющимися, заискивающими лепетаниями. Дошел до того, что понес галиматью в свое оправдание:
— Ну вот, Гришуня, после защиты я полностью в твоем распоряжении.
— Чего? — не понял сразу Новохатов.
— Помогу в расчетах. У тебя там с чем заминка, в твоей диссертации?
— У меня не в диссертации заминка, а в голове. У меня на верхотуре голова кружится.
Это было за несколько дней до защиты. Они чуть не поцапались.
— На какой верхотуре? — удивился Кирьян.
— А на той самой, куда вы все прете сломя голову. Там вас оделяют значками и должностишками.
Сказать такое Башлыкову было по меньшей мере несправедливо. Он ни на какую верхотуру, где навалены грудой всевозможные гостинцы, никогда не пер. Но как же приятно сказать иногда гадость близкому другу и смотреть, как у него вытягивается лицо. Они бы поругались, если бы Башлыков был порасторопнее в эмоциях. Бог наделил его редким даром пропускать мимо ушей несущественное, сиюминутное. Обидеться на кого-нибудь он мог только по зрелом размышлении.
— Зря ты так, — заметил Башлыков. — Я не хуже тебя понимаю, что диссертация, тем более такая, как у меня, блеф, поплавок. Но ведь она дает возможность какой-то самостоятельности. Это нельзя сбрасывать со счета. До каких пор быть на побегушках? И ты напрасно медлишь. Ты способнее, умнее меня, но все равно надо торопиться. В науке стоять на одном месте — значит катиться назад.
— Побереги эти перлы для лекций в обществе «Знание».
Ему чудилось, что и Кира, и посторонние люди подозревают в нем уязвленное самолюбие и не верят, что он может быть искренне рад за Кирьяна. Суматоха вокруг диссертации, надо сказать, завертелась большая. Башлыков, скромник, оказывается, успел обрасти массой поклонников и приятелей. Новохатов поневоле гадал: а защищайся он сам, поднялся бы такой шум? Вряд ли. Да и что загадывать, если у него нету диссертации. То, что он потихоньку, эскизно набрасывал, — это пряник к чаю, а не диссертация. А у Башлыкова внедрение темы на носу. Не случайно даже Трифонюк, заведующий отделом, монстр из провинции, но умеющий гениально держать нос по ветру, не без ехидства поинтересовался у Новохатова:
— Послушайте, Гриша, а это не ваш приятель из пятого сектора защищается?
— В очках, что ли, который? Такой хлипкий на вид?
— Вам виднее. Вы ведь к нему убегаете курить по сто раз на дню, так что вас и отыскать бывает затруднительно.
— Точно. Это Кирьян Башлыков. Но он не курит.
Виталий Исмаилович работал в институте второй год и еще не успел толком приглядеться к сотрудникам. Но к Новохатову он пригляделся, так ему прямо об этом и сказал:
— Вы, Гриша, усвоили по отношению ко мне какой-то особый, ернический тон. Может, какие-то мои качества как руководителя вас не устраивают? Но поверьте, к вам я расположен всей душой. И, честно говоря, мне обидно наблюдать, как вы непродуктивно тратите время. А оно невозвратимо, по себе знаю. То, что можно успеть в молодости, потом не наверстаешь.
Он произнес это с грустной, доброй улыбкой, и у Новохатова не повернулся язык ответить резкостью. Он только сочувственно хмыкнул.
— Обидно и потому, — продолжал Трифонюк, — что у вас идеальные условия для творческой работы. Нам в ваши годы такие и не снились.
— Кому это вам? — все же не удержался Новохатов. — Вам лично? Или вы говорите от имени масс?
Виталий Исмаилович огорченно поднял брови.
— И мне лично, и многим другим, у которых, поверьте, котелки варили не хуже, чем у вашего друга Башлыкова. Но нам приходилось зачастую думать о хлебе насущном, а не о диссертациях.