Телефонный звонок вывел его из кошмарного полузабытья, и когда он услышал в трубке женский голос, ему почудилось, что это Кира. Сердце рухнуло в кишечник.
— Кира, ты?!
— Нет, не я, бессовестный! Ну — узнал?
Новохатов мысленно приподнял шляпу.
— Шурочка? Ты в Москве?
— Как видишь. И вдобавок сама тебе звоню, хотя должна бы на всю жизнь обидеться.
— Почему, Шура? — Новохатов поддерживал разговор механически, его не заботило, почему Шурочка Зенькова, генеральская дочка, могла на него обидеться. Это все несущественно.
— Значит, не из-за чего мне обижаться? Ну и отлично. Я рада. Как ты поживаешь, дорогой однокурсник? У тебя все в порядке? По голосу ты не больно-то весел.
Тут ему в голову пришла спокойная, коварная мысль.
— Ты одна приехала?
— Одна. Представляешь, у меня командировка на три месяца. И наверное, буду переводиться в Москву. Представляешь?! Новостей уйма.
— Приезжай ко мне, — сказал Новохатов.
В трубке замешательство и молчание.
— Слышишь, Шурочка, приезжай!
— Но ведь поздно. Кире не понравится.
— Ее нет. Приезжай.
Опять молчание, потом быстрый ответ, похожий на кивок.
— Хорошо, Гриша! Скажи, как проехать. Я звоню с площади Восстания.
Через полчаса она явилась — бледная, серьезная, нахмуренная, красивая необыкновенно. Бросила сумку под вешалку, повесила на крючок изящную дубленку. Обернулась к нему с недовольным видом:
— Так что же у тебя случилось, дружок?
Не отвечая, он шагнул к ней, обхватил, впился в губы, в кожу, в плечи, присосался к ней, как клещ. Она пахла холодом и мятой — не вырывалась, пошатнулась.
— Ты пьяный?
— Трезвый.
Глаза ее сузились в странной, кошачьей гримасе, но он в них, слава богу, не смотрел. Тискал и мял ее, как подушку. Наконец она выскользнула из его объятий; чуть задыхаясь, сказала:
— Девушка с дороги и очень устала. Хоть бы чаем напоил, хозяин!
Позже он лежал с ней рядом, опустошенный до дна, уткнувшись головой в ее голое плечо. Постель, заправленная еще Кириными руками, безобразно смята, подушки на полу валяются. Шурочка курила и смотрела в потолок. Пепел ссыпался ему на щеку.
— Почему она от тебя ушла, расскажи!
— А чего ей со мной быть? Я бездарен, как валенок.
— Это не причина.
— Других вроде нету. Дай затянуться.
Она сунула ему в рот сигарету. У него на языке вертелись слова благодарности, которые, конечно, прозвучали бы нелепо и стыдно, и он заглотал их вместе с дымом.
— Я еще тогда, на вечере у Башлыкова, заметила, у вас что-то не совсем складно. Уж очень она у тебя своенравная дама.
— Давай лучше не будем о ней говорить.
— Мне показалось, тебе хочется о ней поговорить.
— Уже не хочется.
Она отобрала у него сигарету, которой он чуть не поджег простыню.
— Спи, милый!
— Ты не жалеешь о том, что произошло?
Шурочка сладко изогнулась всем телом.
— Я первый раз изменила мужу. Оказывается, это совсем нетрудно. Даже приятно. Теперь, наверное, пойду по рукам. Я хоть немножко тебе нравлюсь?
— Ты ослепительная женщина.
— Спасибо и на том.
Гриша приподнялся на локте. У него было забавное ощущение, что они не в постели лежат, а разговаривают где-то в казенном месте. Он набрал в руку много ее волос и поднес ко рту. Если бы он мог, он бы ее задушил за то, что она с таким нехорошим смешком назвала Киру «своенравной дамой».
— Ты поживешь у меня? — спросил он утвердительно.
Шурочка удивилась:
— Как это? В каком качестве?
— В качестве приживалки. А то мне и постирать некому.
— Гришка, а ведь ты жуткий хам! Неужели ты и с Кирой так разговаривал?
— Бывало, и поколачивал, если что не по мне.
Шурочка тихонько засмеялась, прижалась к нему, нежно провела пальцами по щекам.