Больной мальчик

Габриэл Мариано Больной мальчик

Габриэл Мариано (настоящее имя — Жозе Габриэл Лопес да Силва) — зеленомысский писатель. (Род. в 1928 г.) Окончил лицей на острове Сан-Висенти, изучал право в Лиссабонском университете. Выл адвокатом и государственным служащим в Португалии, на Сан-Томе, у себя на родине и в Мозамбике. Пишет на португальском и креольском языках. Его стихи и рассказы публиковались в журналах «Кларидаде» и «Кабо Верде».

Дона Манинья дважды перечитала письмо от мужа. Час назад она возвратилась из церкви: ходила проверить, как убирают алтарь пресвятой девы де Консейсао — она принимала в этом самое горячее участие, — и договориться с тамошним священником о бесплатном обеде для ребятишек с острова Сан-Висенти. У доны Маниньи были свои, избранные бедняки, которым она подавала милостыню каждую субботу с двух до четырех часов дня.

Переминаясь с ноги на ногу, мальчик теребил тонкими бескровными пальцами старый берет. Вид у него был растерянный и недоумевающий, словно что-то напугало его и он до сих пор не мог прийти в себя. Широко раскрытые глаза с любопытством оглядывали убранство комнаты, перебегая с одного предмета на другой. Когда он заговорил, голос его прозвучал слабо и приглушенно. Всякий раз, как он обращался к доне Манинье, в жестах и в самой позе его чувствовалось робкое желание угодить, приниженность человека, привыкшего получать щелчки. Дона Манинья подняла голову:

— Как ты доехал?

— Ничего, спасибо…

Расспрашивая его, она думала совсем о другом. Исхудалый, бледный до синевы, мальчик поразил бы своим болезненным видом кого угодно… И в настороженном взгляде доны Маниньи внезапно появился страх. Чувство отвращения все сильнее овладевало ее душой, как ни пыталась она это замаскировать. Было заметно, каких усилий стоит ей казаться любезной. Она сложила письмо и спрятала его в карман платья. Глаза ее остановились на пожелтевшем засаленном конверте. Этот мальчик привез письмо от мужа. Она брезгливо, кончиком мизинца отодвинула от себя конверт.

— Садись.

Мальчик сел. Берет выскользнул у него из рук. Он поднял его и снова опустился на стул.

— Тебя тошнило в дороге?

— Да, сеньора.

— Все время? Наверное, от качки?

— Да, мы ехали целых три дня.

— Утомительная поездка, правда?

Дона Манинья сочувственно покачала головой. Потом улыбнулась, пытаясь показать себя гостеприимной хозяйкой. Ей хотелось поговорить о письме, но осторожность взяла верх, и она сдержала порыв. Испуганное выражение постепенно исчезало с лица больного мальчика, и оно становилось по-детски простодушным.

— Ты давно болен?

— Несколько дней.

— И что же тебя беспокоит?

— Я не знаю…

Дона Манинья замолчала. Ее опять охватил страх и брезгливое отвращение. В глубине души она возмущалась поступком мужа. Уж кто-кто, а он, казалось, должен был бы понимать, как опасно присылать больных в дом, где есть дети. Она вспомнила о давнем друге их семьи фельдшере Пинто. От него, во всяком случае, всегда можно получить дельный совет… Но не опасно ли оставлять мальчика в доме одного?

Тем более что скоро из лицея вернутся дети.

Мальчик сидел, положив ногу на ногу, и его круглая стриженая голова клонилась на грудь. Дона Манинья обратила внимание на его большие и совсем белые уши.

— Тебя ведь зовут Жулио?

— Да, сеньора. — Он зашевелился на стуле. Берет снова выскользнул у него из рук. Он нагнулся, не вставая с места, и поднял его.

— Что тебе сказал доктор?

Жулио не понял:

— Как вы говорите, сеньора?

— Когда ты ходил в больницу, что тебе сказал сеньор доктор?

Жулио расцепил ноги и пожал плечами. Дона Манинья подумала, что надо бы, пожалуй, все же сводить его к сеньору Пинто.

Жулио беспокойно задвигался на стуле.

— Сеньора, не могли бы вы дать мне напиться?

У доны Маниньи упало сердце. Временами она испытывала ненависть к больному мальчику: он как будто достаточно сообразителен и должен бы понимать, что находится в чужом доме. Она ненавидела также и мужа за то, что тот направил к ней ребенка в таком состоянии. Но это длилось мгновение. Страх оказался сильнее всего. И она крикнула на кухню, чтобы принесли кружку воды. Впрочем, тут же поправилась: «Не кружку, а стакан». Жулио закашлялся. Потом встал и пошел к окну. Дона Манинья пристально следила, как он шел расслабленной, неуклюжей походкой. Он плюнул на улицу и снова сел. Засунул берет в карман пальто из грубого солдатского сукна и улыбнулся служанке, вошедшей со стаканом воды. Он пил не торопясь. Время от времени останавливался, чтобы перевести дух. Дона Манинья не спускала с него глаз. Биа, как обычно витавшая в облаках, разглядывала потолок.