— Как он вообще попал в Иртифахан?
Эскулап ответил:
— Его доставил к нам летчик Антуан вместе с Анитой.
Тоци просверлила меня рентгеновским взором и заключила:
— Это смертельный больной, и нет смысла его лечить. Эскулапу надо выбросить его в Океан Страсти.
Ее слова прозвенели внутри меня колоколом судьбы. Я пошатнулся, и если бы не крепкая рука Эскулапа, то рухнул бы на пол.
Старуха тем временем повернулась лицом к Аните и спросила ласково:
— Прекрасная девочка, ты станешь моей внучкой.
Тут опять вмешался Эскулап:
— Бабушка Тоци, послушай…
Знахарка грозно повернулась к нему и закричала:
— Не хочу я тебя слушать! Хочу слушать эту девочку!
Однако Эскулапа ее крик не испугал, и он сказал твердо:
— Она не будет с тобой говорить, пока ты не дашь Николаю очищающий отвар…
Старушка встревожено посмотрела на Аниту:
— Что? Ты, правда, не будешь со мной говорить?
Анита без слов догадалась, что делать, и прикрыла рот рукой, давая понять, что ничего не скажет.
Бабушка сдалась:
— Ну, вас всех. Занимаетесь пустыми делами, хотите извести мои отвары. Посмотрите на него! Все видно, как на ладони! Он полон всякой гнусной грязи, накопленной за всю его никчемную жизнь! Гной засел во все органы и замутил его душу. Он скоро умрет. Ему не отвар нужен, а могильщик!
Эскулап сказал:
— Бабушка Тоци, дело в том, что Анита и Николай пришли сюда вместе и останутся до рассвета, тогда я и решу их судьбу. Возможно, Николай сможет сам вылечить себя. Но мы должны ему помочь. Для начала, дай ему очищающий отвар, и тогда Анита ответит на твой вопрос: станет она твоей внучкой или нет. Ну, как договорились? Несешь отвар?
Бабушка Тоци скорчила недовольную гримасу:
— Как вам не стыдно! Особенно тебе, Эскулап! Ты же бог! И должен знать, как трудно стать настоящим врачом! Скажи мне, сколько лет ты учился своему искусству.
Эскулап ответил:
— Сто пятьдесят тысяч лет.
Бабушка сказала:
— Вот видишь! Я разработала ускоренный курс и могу обучить врачеванию всего лишь за сто тысяч лет. Хотя такие болваны, как мой внук Иштлильтон, могут застрять на разведении огня для варки отваров навсегда. У! Только и ходит пьяный! А знахарство требует жертв! Куда я только ни летаю за целебными травами и горными растениями! Я даже ныряю на дно океана, чтобы достать редкие водоросли. Но вылечить запущенную болезнь, как вот у этого, даже я не в силах…
— Хорошо! — ответил Эскулап. — Тогда мы пойдем, и ответа Аниты ты не услышишь.
Тоци махнула рукой и сдалась:
— Так и быть. Попытка не пытка. Эй, балбес, иди, принеси наш свежесваренный отвар, дадим выпить умирающему и посмотрим, что будет.
Иштлильтон радостно подпрыгнул:
— Сейчас сбегаю и принесу…
Неожиданно во мне опять проснулось чувство протеста против всякого знахарства, которое глубоко сидит в каждом цивилизованном докторе, и я сказал:
— Ничего я не буду принимать!
Однако произнеся эти слова, я почувствовал жуткую слабость и еле удержался на ногах. Тут же прибежал Иштлильтон с бокалом кипящей дряни, передал его Тоци, а она, всучив мне в руки, приказала:
— Пей!
Эскулап помог мне поднести бокал к губам, и я осушил его до дна.
В тот же миг в голове закружилась сумасшедшая карусель. Комната запрыгала, стены задвигались в разные стороны, и вдруг передо мной возникла спокойная картина уютной спальни.
Огромное пушистое одеяло. Легкие, как перышко, подушки. Откуда-то льется спокойный свет и музыка. Раздаются стоны любви. Движение под одеялом. Я отчетливо вижу безумство в исполнении Софи с Кэтчером… Притупленная ревность проснулась с бешеной силой! Я вырвался из рук Эскулапа и бросился к кровати. По пути я схватил ножик для фруктов с подноса и набросился на любовников. Приблизившись, я нанес удар по гадкому, потному лицу Кэтчера, но нож прошел сквозь него и разорвал подушку. Перья и пух сразу разлетелись по всей комнате. Я обернулся в бешенстве и нанес второй удар. На этот раз я пытался ранить Софи, но разорвал лишь одеяло, из которого посыпалось невероятное количество перьев. А любовники продолжали ублажать друг друга. Это меня окончательно взбесило, а вся спальня поплыла в белизне пуха, и через негодование, злость и слезы я смотрел на них, в экстазе, и понял, что ударами ножа ранил не их, а себя. Кровь хлынула из моих ран. И весь пух летавший по спальне окрасился в алый цвет. Любовники же извивались в удовольствии на фоне кровавых перьев…