Наверное, это и есть высочайшее блаженство.
Меня даже не огорчило то, что Шушу стало совсем плохо. Он перестал бросать огоньки, забился в угол, закрыл глаза и тихо умер.
Меня не испугало даже то, что я остался наедине с собой, в полной тьме и могильной тишине.
Даже наоборот: здесь я почувствовал свое единство с высочайшей сутью всего.
Вероятно, это и есть мой счастливый конец?
Что мне еще предстоит найти?
Что же я искал на самом деле?
Куда я лез по этим темным проходам?
Как сказал Николай Чудотворец, после искоренения помыслов я должен найти себя…
Ну, вот.
Последний из моих помыслов только что покинул меня навсегда.
Возможно, это и есть их искоренение. Хоть корней у них я так и не нашел.
Теперь мне надо найти себя.
Не ирония ли бытия в том, что я всю жизнь прожил в полной уверенности, что мое «Я» всегда со мной? После смерти, иллюзия рассеялась, и я даже не могу себе представить, как выглядит мое настоящее «Я».
Вдруг передо мной само собой вспыхнуло видение: пробежал мальчишка. Он звонко смеялся и играл со щенком. Они бегали по двору, веселились, радовались жизни. Стоял прекрасный солнечный день, и вся природа излучала счастье.
Мальчик сильно походил на меня, а деревенский дворик со щенком — на мое детство. Как это было давно! Эта действительность исчезла! Осталась лишь вспышка цветного видения, как повторяющийся кадр кинофильма. Моего «Я» там точно нет. Я не этот мальчик.
Тут видение изменилось. Дворик превратился в университетскую аудиторию, где молодой человек сидел на лекции. Он там присутствовал, но занятие заботило его меньше всего. Он думал о предстоящей вечеринке с девушками. Я узнал и нашу аудиторию, и лектора, и… Да, я был тем молодым человеком! Но и эта действительность тоже превратилась в пепел, который давно развеялся по ветру.
Ветерок сменил видение на новое. Покой реанимации. Вот я лежу, как меня и оставили с трубкой аппарата искусственного дыхания во рту, с множеством подсоединенных датчиков, и капельницей в вене. Разве это я? Неужели я превратился в этот полуживой труп, который давно нужно было похоронить, вместо того чтобы поддерживать его никому не нужные жизненные функции? Какой глупый термин!
Жизнь или есть, или ее нет, и никакие функции здесь не нужны!
Я отказываюсь быть этим умирающим туловищем, от которого уже веет дохлятиной. Я не он!
И тут я увидел Аниту. Она продолжала самозабвенно петь для меня колыбельную молитву. Песня шла от ее сердца и тянулась к пещерным глубинам моей души.
Я вслушался в слова:
Я разрыдался. Слезы лились из меня потоком. Я дрожал, стонал, ревел, издавал вой и вопли. Колыбельная Аниты проникала все глубже, и я бился в рыданиях все сильнее, пока не повалился на холодные камни.
Я плакал, и слезы очищения лились рекой, соединяясь со спокойным озером этого подземного зала моего покаяния.
Мой плач длился много дней. Может быть, даже лет.
Вдруг с потолка начало капать.
Капля. Другая, третья…
И келья заплакала вместе со мной. На всем бескрайнем свете остался лишь рыдающий «Я», соединенный с молитвой моей дочки.
Откуда ни возьмись, на звуки музыкальной молитвы прилетел мерцающий Светлячок и осветил келью…
Я долго смотрел на него завороженно сквозь слезы.
Бледно-фиолетовое мерцание переходило то в бледно-синее, то в бледно-красноватое.
Светлячок был размером с ноготь, и мерцал прямо передо мной. Он даже излучал тепло, которое согрело меня, и плач прошел. Я вытер слезы и долго смотрел на Светлячка с улыбкой.
Потом решил с ним поздороваться:
— Привет.
Он мне ответил пением.
Голос у него был звонким и завораживающим. Я невольно улыбнулся.
— Ты прекрасен.
От этих слов он засиял ярче и запел еще красивее.
И тут я понял, что он не поет. Это была не песня! Это была молитва.
Кем же мог быть этот прекрасный Светлячок? Как он появился в этой глухой пещере моего подсознания?
— Неужели, я нашел себя?
Услышав это, Светлячок засиял еще ярче. Его свет уже озарял каждый камень кельи.