— Я…
— Зачем туда? С твоей-то рукой!
Бабушка не могла похвастать тактичностью, да и говорить ей о том, что жалость — наихудшее отношение к калекам, было бесполезно.
В дверях появилась Алина в мешковатой серой пижаме. Из-за девушки выглядывал отец. Наверное, я был похож на кота, которого застигли у разбитой банки с молоком.
— Там… таблетка, — вякнул я. — Таблетка… в щель… понимаете?
Алина прищурилась, отец почесал затылок.
Бабушка сказала:
— Таблетка упала в щель? Ты опять пытался пить таблетку? Витя, он жрёт эти таблетки пачками! Этого просто не может быть! Пожалей свою печень!
— Паша, ну! — поддакнул отец. Из него был хреновый воспитатель, когда бабуля находилась рядом.
— И ты полез в подпол за таблетками! — бабушка всплеснула руками. — Ну, всё! Понимаешь, началось привыкание! Посмотри, на что он решился, со своей-то рукой!
Конечно, она переживала, поэтому говорила всё, что приходило на ум, но от этого мне не полегчало, и я напрягся. Мало того, что она считает меня отсталым калекой, так ещё и вечно намекает на это!
— Ну, так купите мне коляску и катайте меня везде! — не удержался я. — Кормите с ложечки, вытирайте зад! Я же калека! Я же неполноценное дерьмо, да?
В тот момент я понял, почему бабушкин авторитет так просто не сломить. Она всю жизнь работала санитаркой в пригородной психушке, и, наверное, это повлияло на её отношение к людям. С ней нужно было воевать иначе: кивать головой и делать наоборот. Эмоции только подогревали её горячий характер.
— Вы посмотрите на него! — улыбнулась бабуля. Улыбка эта ничего хорошего не сулила. — Бегом спать, молодой человек! И, уж если вы такой сильный и самостоятельный мужчина, так ведите себя по-мужски! Перетерпите эту боль! Понятно? Перетерпи боль, как терпели мы, когда не было обезболивающих и прочей ерунды! Твой дед пришёл с войны без ноги и ни разу… ни разу, слышишь, не выпил ни одной таблетки! Он даже не жаловался на боль! Ясно? Вот к нему никто не относился, как к калеке! А ты… эх, ещё и характер показывает!
Я сначала задохнулся от ненависти и… заткнулся. Просто заткнулся потому, что стало противно.
6
Я лежал на кровати и слышал сопение Алины. Казалось, не было между нами никакой стены, будто девушка сидела рядом и дышала, как собачка.
Бабушкины слова очень обидели меня. Даже теперь мне кажется, что она перегнула палку; обвинять калеку в том, что он не может стерпеть боль и приводить сомнительные доводы, мол, дед терпел, и ты терпи…
Ну, и, само собой, я ничего не знал о боли, до того момента. Оказывается, боль приносит с собой страхи и кошмары.
О сне не могло идти и речи. Меня выкручивало, швыряло по кровати, по комнате, по углам. Мне мерещились звуки и стоны, ночные посетители, доктора и мужчины. Они были худыми. Руки, ноги, тела — тонкие линии; головы — непомерно огромные. Тени жили своей жизнью, совсем не замечая меня: слонялись из угла в угол, стонали и плакали. Я и сам стал тенью; забился в угол, наблюдая этот спектакль, конечно же вызванный болью и утомлённым мозгом. А потом… потом, дружище, они начали шептаться. Всё в точности, как говорила Алина. Их слов не разобрать, их язык — неизвестный язык. Язык теней. Знаешь… знаешь, как будто говорят сквозь платочек, и совсем далеко. Не тут, а… Наверное, глупо, да?
Не знаю, что лучше: видения, которые заставили забыть о боли, но принёсшие страх, или боль… Настоящая, земная боль. Я не знаю. Мне казалось, что меня разорвали на две части. Одну кинули в мир теней, а вторую оставили страдать в тёмном углу, умирать от нарывов и спазмов. Оставили наедине с гномиками.
Ха, ха!
Порвать-то, порвали, но мозг работал на обе части сознания. Он и трясся, и болел, и плакал…
И я вскочил. Я стукнул несколько раз по стене, за которой спала Алина. Мне было плевать, что снова проснётся бабушка. Тем более, я мог соврать, что приснился кошмар, если бабуля снова начнёт свои концерты.
Алина говорила, что у неё есть таблетки. Пусть! Пусть несёт, пусть прекратит это!
Но бабушка больше не приходила. Дверь скрипнула, и появилась Алина, одетая всё в ту же мешковатую пижаму серого цвета, похожую на пыльный холщовый мешок.
— Таблетки! Ты говорила, у тебя есть! — кажется, мой голос хрипел.
— Я знаю, — почему-то ответила она.
Алина присела на кровать. Барабанил дождь за окном, шумели деревья, а она молчала. Я видел её профиль — маленький лоб, вздёрнутый носик и тонкие губы. Девушка смотрела перед собой, обхватив руками плечи.
— Ну? Они у тебя с собой?
— Невыносимо, да?
— Алина! — шикнул я. — Пожалуйста, дай мне эти сраные таблетки! Пожалуйста, Алиночка!