Ряба был мастером на все руки, но настоящей его специальностью был самогон. В те годы это было настоящим бедствием. Пуды драгоценного зерна превращались в зловонную жидкость, которой деревня травила город и в которой захлебывалась сама. Чуть ли не каждый день к розыску подъезжала телега, доверху груженная ведрами, бидонами и аппаратами всех систем, - их Ряба тут же во дворе крушил колуном.
Кроме того, Ряба любил задавать вопросы.
- Вот представь себе, - говорил он, - представь себе, что ты - стрелочник, перевел ты однажды стрелку и видишь: в нее ногою твой друг попал, самый лучший, замечательный -парень и герой. Ты видишь, как он старается вырвать ногу и не может. А поезд - вот он! Ну, что делать! Обратно перевести стрелку - поезд погиб, оставить так - налетит он, и от твоего друга… Что бы ты сделал? Ты бы перевел? Нет, ты скажи.
Или:
- Вот у одного писателя, говорили мне, такая постановка вопроса: если, говорит, для счастья всего человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка, маленького, но одного, - ты бы пролил?
- Ряба, - молили его товарищи, - Курочка, не терзай душу! Никто не предлагает тебе ради спасения человечества убивать младенцев.
Однако Ряба серьезно тревожился:
- Но ведь могут быть такие случаи в жизни?
Борису он покровительствовал, а однажды даже взял с собою в губернский город, в губрозыск. Ряба был здесь своим человеком.
- Куда тебя? - спросил он. - На барахолку или в оружейную палату?
Барахолкой называлась кладовая различных вещей, а оружейной палатой - склад отобранного у бандитов оружия. Здесь были тяжелые зловещие колуны и изящные стилеты, кавказские ножи в узорных мерцающих ножнах и голые мясные ножи, вызывающие дрожь (эти колуны и мясные ножи впервые заставили Бориса подумать, достаточно ли он подготовлен для такой работы, как розыск). Безобразные обрезы лежали здесь рядом с последним словом военной техники - кольтом и браунингом. Были к никогда не виданные еще Борисом орудия взлома - разные «фомки», от огромных кустарных до маленьких, точных и только что не никелированных.
- А хозяйку здешнюю ты видал?
Хозяйка - гордость угрозыска, огромная служебная овчарка, привезенная из далекого подмосковного питомника, - лежала на лавке в комнате дежурного. Она была породиста и равнодушна.
- Хороша?
- Страшна.
- Ты не ее бойся, - сказал Ряба, кося глазом на какого-то человека в очках, - ты вот этого дядю бойся.
В дяде не было ничего страшного, скорее унылое что-то. Впалая грудь, очки, усы.
- Сволочь?
Ряба только поднял брови.
- Морковин, - сказал он, понизив голос, - следователь транспортного трибунала.
- Подумаешь, какой-то транспортный трибунал!
- Ребенок.
Борис собрался было еще расспросить про следователя, но тут Ряба объявил, что ему, Борису, если он не хочет опоздать на поезд, -пора отправляться на вокзал. Рябе предстояли еще дела в городе. «Какие?» - спросил Борис. «Тайна», - ответил Ряба.
Поезд был переполнен. Люди, груженные мешками, после неудачных попыток сесть в вагон бежали вдоль поезда на подогнутых ногах. Состав вот-вот должен был отойти. Какая-то старушка топталась на перроне и, конечно, осталась бы, если бы не Борис, который молча подхватил ее и внес в первый вагон, где было несколько посвободней.
Вагон .был маленький, с разбитыми стеклами, пропахший острым запахом влажной грязи. В проходе сидели на вещах, с полок свешивались ноги. Борис вместе с бабушкой протиснулся к окну.
- А ну, - обратился он к какому-то парню, белобровому и губошлепому, - уступи место.
- Что ты, что ты, господь с тобой, - зашептала бабушка.
- С каких это радостей, - ответил парень и отвернулся к окну.
По составу прошел стук и скрежет, наконец толчком сдвинулся с места их вагон.
- Поехали, - объявил кто-то.
- Ты что, оглох? - тихо спросил Борис, чувствуя, что звереет.
Парень смотрел в окно, но по напряженному и невидящему взору его было ясно, что он весь поглощен столкновением.
- Не встанешь, - подыму.
- Да что ты, мне недалеко, - шептала старушка, дергая его за рукав.
Но Борис ее не слушал. В такой тесноте нелегко было поднять парня и толкнуть на его место старушку, - Борис сам чуть не упал на нее. Все ждали скандала и драки, но парень драться не полез, а сказал желчно: