Когда с сортировкой было покончено, самые грязные вещи вдова велела замочить в щелочи – их предстояло потом прокипятить, а для остальных подготовить средства: мел для сведения жира, керосин от засохшей крови, спирт от травы, а последним Твила выжала лимонный сок для отбеливания. Отдельной горсточкой отстояло белье Эмеральды Бэж. Оно благоухало ирисами и состояло сплошь из рюшечек, оборочек, воланчиков и кружавчиков, настолько воздушных, что страшно было касаться.
Когда в середине дня старуха отправила ее к насосу за водой, Твиле показалось, что прошли недели с тех пор, как она в последний раз видела солнце. Щурясь, как крот, и почесывая затекшую спину шелушащимися пальцами, она выбралась наружу.
Возле насоса собралась очередь. Ее появление вызвало шушуканье, переглядывания, удлинение шей и тайные перемигивания (видные всем). Некоторых из стоявших там Твила узнала и поздоровалась – это были те жители, у кого она побывала накануне с мастером. Примостившись в самом конце живой змейки, она принялась рассматривать стены домов, чтобы не встречаться взглядом со стоящими в очереди, но все равно постоянно встречалась, потому что все они глазели на нее. Правда, через какое-то время ажиотаж поутих, и Твила уже не чувствовала себя так неловко.
Ей хотелось, чтобы ожидание тянулось подольше, – лишь бы чуточку позже вернуться в подвал. Но возничий времени, как назло, щелкнул хлыстом, и очередь двигалась до обидного резво: вот Рукаэль наполнила жестяное ведро, и ее место тут же занял помощник мясника, которого потом сменил Лубберт – внук торговки пирогами, – смеющийся, как подавившийся филин, а следом воды попыталась набрать какая-то девушка примерно одного с Твилой возраста, но ее оттеснили.
Тут Твила заметила неподалеку паренька. Он стоял, привалившись к стене одной из лавок, и не отрываясь наблюдал за ней. Если описывать его одним словом, то он был бесцветным: бледные с желтоватым отливом волосы топорщились на голове, и такие же бледные ресницы густо обрамляли карие глаза. Бескровные губы потрескались, и он то и дело проводил по ним языком, быстро, как ящерица. Он даже не моргнул, встретившись с ней взглядом, и Твила поспешно отвернулась.
Она удивилась, снова увидев впереди ту же девушку, – та уже давно должна была набрать воды и уйти. Приглядевшись, Твила поняла, в чем дело: как только ее очередь подходила, следующий человек тут же бесцеремонно оттеснял незнакомку. Когда он, наполнив тару, отходил, посмеиваясь, девушка повторяла попытку, но с тем же результатом, и так каждый раз. Она сносила это безропотно, с какой-то кроткой полусонной улыбкой, будто надеясь смягчить ею очередного притеснителя. Шапка вьющихся льняных волос делала ее похожей на одуванчик. Мягкие прядки тихо мерцали, поэтому казалось, что и на ощупь они теплые, но, подойдя ближе, Твила заметила, что им не помешал бы кусок мыла.
Когда до нее дошла очередь, девушка одарила ее такой же мягкой улыбкой, без тени мольбы. Твила пропустила ее к насосу и услышала позади возмущенный гул – люди лишились развлечения. Набрав воды, девушка кивнула ей и отошла. Подставив ведро, Твила скосила глаза к соседнему дому и заметила, что бледный мальчишка по-прежнему на нее смотрит.
– Даффодил! – раздался чей-то окрик.
Он повторился дважды, с повышающимся градусом раздражения, прежде чем парень встрепенулся и поспешно скрылся за домами.
Ведро тем временем наполнилось, и Твила, покрепче ухватившись за ручку, потащила его в прачечную. Стоило спуститься в подвал, и время снова замедлило бег.
Она работала, не поднимая головы и не зная, сколько прошло времени. Дневной свет в крошечные отверстия под потолком не проникал, а потому было непонятно, темно ли на улице. Единственным ориентиром служила толстая, как пенек, свеча, в половину ее роста, стоявшая в углу. Она сильно оплавилась, что лишь прибавляло сходства со срубленным деревом. Этим утром старуха сделала на ней насечку и предупредила, что рабочий день Твилы закончится, когда она догорит до процарапанной отметки. Под конец Твила начала подозревать, что тут кроется какой-то секрет, или же старуха хитрит и меняет свечу, стоит ей отвернуться.