Баронесса велела ей притушить огонь в камине. Та опустилась на колени и принялась возиться с экраном, переставляя его нужным образом. Казалось, через белую фигурку просвечивает пляшущий огонь. Кожа девушки была как соляная корочка на запеченной картошке. Снятая, она повторяет форму плода, но ткни хрупкую оболочку – и палец провалится в пустоту.
Покончив с камином, служанка поднялась и отряхнула пышную юбку, под которой качнулись кружевные панталоны.
– Принеси нашему гостю выпить, – распорядилась баронесса. – Он как никто заслуживает это, облегчая муки страждущих.
– Не нужно. Я уже заканчиваю.
Эшес быстро снял последние компрессы и принялся отирать лицо и шею больного. Тот заметно успокоился и теперь лежал с закрытыми глазами, ровно дыша, хоть и не спал.
Хозяйка кивнула, и фарфоровая девушка исчезла за дверью.
Через минуту Эшес собрал саквояж и оправил покрывало. Прежде чем выйти из комнаты, баронесса медленно наклонилась и поцеловала супруга во влажный лоб:
– Спи, любовь моя.
При этом она блаженно потянула носом воздух вокруг него, будто только что окунулась в шлейф самых изысканных столичных ароматов. Эшес далеко не впервые наблюдал эту сцену, и всякий раз его почему-то передергивало от омерзения. От барона пахло вполне себе обычно: человеческим телом, дурными зубами, а сейчас еще и кровяной болезнью. Запахи больных трудно назвать приятными. От иных с непривычки и вывернуть может. Но Эшес давно приучился не замечать их и не морщил нос, даже посещая холерного или страдающего желудочным недугом. От барона, конечно, не смердело, как от последних, но и удовольствие было сомнительным.
Едва бледные губы коснулись его лба, мужчина распахнул глаза и, не мигая, уставился на супругу. Ее белое лицо отразилось в его зрачках хрустальными шарами. Когда она поднимала голову, нитка жемчуга зацепилась и опутала шею барона.
– Ваша светлость, прошу вас, ему нужен отдых! – Эшес быстро высвободил пленника, с досадой наблюдая, как его кожа снова начинает приобретать ярко-розовый оттенок от проступающих сквозь поры капель.
Ту ничуть не смутил этот мелкий эпизод. Она неторопливо направилась к выходу, и Эшес последовал за ней. Когда они уже были в дверях, позади раздалось мычание. Оглянувшись, он увидел, что барон приподнялся на локтях. Широко раскрытый рот кривился, в нем искореженным угрем извивался лиловый обрубок. Несчастный выкатывал глаза и силился что-то сказать.
Эшесу стало почти жаль его:
– Простите, ваша светлость, не разберу.
– Красноглазая дьяволица.
– Что?
Эшес с удивлением обернулся к баронессе. Та стояла, склонив голову к плечу, и чему-то улыбалась.
– Пьеса, что он играл весь день, – пояснила она. – Она называется «Красноглазая дьяволица».
– Вы поняли, что барон сказал?
– О, когда двоих связывают такие узы, как нас, понимаешь без слов.
Мужчина, судорожно всхлипнув, откинулся на подушки и закрыл глаза.
Пока они спускались вниз, Эшес думал о том, зачем было этой ослепительно красивой, влиятельной и богатой женщине выходить замуж за такого, как барон. Что мог дать немолодой, страдающий нервическими припадками, да к тому же еще и немой мужчина такой, как она? Это казалось непостижимым. Но еще более непостижимым было выражение ее лица, проявлявшееся порой при взгляде на супруга, – точно как сегодня. Смесь жадного голода и страсти, которую она и не пыталась скрыть.
– Я слышала, ты в последнее время работаешь не покладая рук, прямо-таки днем и ночью.
Эшес вздрогнул, когда безмятежный голос нарушил тишину, а в следующую секунду, когда до него дошел смысл ее слов, скривился.
– Приходится, – буркнул он.
И как она умудряется обо всем узнавать? Порой ему казалось, что все они живут в стеклянных домиках, и баронесса прекрасно видит, что творится в стенах каждого из них, какие думы и страсти одолевают его обитателей. Впрочем, Эшес не удивился бы, окажись это действительно так. После их первого разговора он уже мало чему удивлялся, особенно когда дело касалось ее.
– Ты так жаден? Тебе не хватает того, что имеешь, – поэтому берешь пациентов?
– Вы знаете причину.
– Значит, все же решил нас покинуть? Неужели тебе здесь плохо?
Эшес смотрел на плывущую в полутьме пепельную паутину волос, из-за свечи отливающих медью, и едва не кашлял от нестерпимо сладкого аромата, заползающего в ноздри.
– Был уговор, ваша светлость.
– Мараклея.
– Был уговор, ваша светлость, – с тем же упорством, с каким она продолжала называть его по имени, Эшес избегал обращаться по имени к ней. – И я честно коплю установленную сумму.