Спасся водитель одним лишь чудом, как он говорил, даже и не помня теперь, как удалось ему выбраться на обочину, где жижи было меньше и где она не так затягивала. Он наблюдал, как остатки его машина со смачным чавком поглотила трясина. И, подгоняемый мыслью, что теперь это неведомое полусущество - полужидкость примется за него, что было сил, рванул прочь.
Вначале он бежал, увязая в казавшейся чёрной жиже, а после тихо брёл, вымотанный и перепуганный. Было темно, и он шёл в город по памяти - столько раз прежде он проезжал по этой дороге, и не мог допустить и мысли, что придётся однажды идти по ней пешком, да ещё и вот так, поминутно увязая то ли в воде, то ли в грязи, то ли в каше.
Обессиленный, он, наконец, добрался до города. Дальнейшее он вспоминал с трудом, в его голове всплывало лишь обеспокоенное лицо жены друга, на которую он давно положил глаз, и чувство беспрестанной жажды.
Друг, тоже водитель, едва рассвело, отправился на работу, в не прекращающий производство ни на минуту Комбинат Спэллнера, и сообщил о случившемся, а оттуда, в свою очередь, доложили в мэрию.
Город оказался отрезан от внешнего мира, потому что единственная связывавшая Вэллпорт с остальной страной магистраль превратилась в зыбучую топь, но знали об этом пока лишь немногие.
Лиза услышала об этом ближе к вечеру второго дня от Айши, а той рассказал последние новости Грейер. Он, финансист Спэллнеровского комбината, обычно не любил сплетни, которыми тешили себя другие сотрудники, больше даже сотрудницы их отдела, но здесь прислушался. Поначалу он не поверил слухам и дома пересказал их с усмешкой. Но когда утром третьего дня в почтовые ящики жителей Вэллпорта упали официальные листовки от администрации города, поверил и Грейер.
Городские улицы теперь было не узнать. Водяная трясина добралась в те уголки, куда ранее не успела, а в тех местах, где жижа появилась накануне, она сделалась более вязкой, похожей на мутную зелёную кашу. Ходить становилось всё труднее. Ноги проваливались в тину самое малое по щиколотку, увязали в ней. Неплотные туфли-лодочки сваливались с ног женщин, поглощаемые болотной пучиной, и тем приходилось продолжать свой путь босиком. Тем, кто обул кроссовки или ботинки на шнуровке, повезло больше: их обувь наполнялась холодной уличной жижей, но саму обувь они не теряли.
Тучи будто сгустились плотнее и опустились ниже. Воздух наполнился духотой и усиливающимся смрадом. Стало тяжелее дышать. Первыми это ощутили астматики. У них всё чаще случались приступы, им приходилось всё чаще пользоваться ингаляторами. Остальные жители Вэллпорта переносили духоту легче, но, естественно, она вредно действовала и на них.
Врачи сбились с ног, не зная, кому помогать в первую очередь. Тем, кто получил травмы на улицах города, задыхающимся астматикам, у которых резко закончились лекарства, сердечникам, пациентам с высоким давлением, состояние которых внезапно ухудшилось, или же людям, у которых вдруг случился тяжёлый аллергический приступ?
Да, были и такие. Страдавшие ранее аллергией на грибки и пенициллиновые антибиотики внезапно покрывались сыпью - крапивницей. Двоих, без сознания, распухших до неузнаваемости, родственники на руках принесли в больницу с тяжелейшим отёком Квинке. Одного бедолагу спасти не удалось: перед анафилактическим шоком порою даже врачи бывают бессильны.
Но Вэллпорт продолжал жить. С наступлением светлого времени суток открылись магазины и банки, школы и частные детские сады приняли ребятишек. Красно-коричневые автобусы, пыхтя и увязая в дорожной трясине, отвезли рабочих на Пищевой Комбинат Спэллнер ЛТД. Как и вчера, спешили по разным делам сотни людей, с той только разницей, что днём ранее они тратили меньше времени на свой путь. И это не могло их не раздражать. Злоба, словно статическое электричество, прокатывалась колкой волной по одному, затем передавалась другому, третьему, и через пару часов над городом словно сгустился отрицательный электрический заряд из раздражения и озлобленности.
Каждый третий чертыхался, каждый второй плевался ругательствами. Доставалось всем: лентяям в мэрии и дорожных службах, нелюбимым женам и надоевшим соседям, идиоту - начальнику и машине - развалюхе, господину президенту и госпоже природе.
Вся эта брань концентрировалась, поднималась вверх и собиралась в единую массу, и зависала над городом где-то чуть пониже дымных облаков. Она задерживала выхлопы машин, вредноносный дым из труб, не пропускала их выше, и делала вэллпортский воздух ещё более ядовитым и удушающим.
На счастье горожан, количество машин на улицах в это утро значительно уменьшилось. Одни просто не смогли проехать по заболоченным дорогам и застряли, другие нагло сожрал мох, и водители не смогли попасть в них. Но духота и без того становилась всё ощутимее.
Вэллпорт продолжал жить, и на его просторах, надо заметить, раздавалась не только брань. Маленьких деток, обладавших иммунитетом к раздражительности родителей, изменения в природе забавляли. Они с радостью плюхали по жиже ножками, обутыми в резиновые сапоги, а некоторые, особо шаловливые и любопытные, пробовали искупаться в мутной жиже. За этим чаще всего следовали тычок или оплеуха от недовольной мамы, обида, слёзки, желание обрызгать зелёной грязью и маму, чтобы она поняла, как это здорово. А затем - новый восторг от увиденного мха на стенах домов или сосулек слизи на ветках деревьев, новые расспросы и сердитость мамы, которая не знала, что ответить, да и не хотела, пожалуй, ничего отвечать, ведь ей проще было бы, если бы малыш молчал.
В Вэллпортской начальной школе тоже раздавался смех. По коридорам носились дети, налетали друг на дружку, и сыпались на пол учебники и карандаши, и слышались отовсюду беззаботные возгласы. Здесь царило детство, шумное и весёлое, и у малышей происходящие в городе изменения почти не вызывали страха. Они забавляли и притягивали их любопытство.
Лиза зашла с улицы в коридор, и с наслаждением вздохнула витавший в воздухе запах - запах чистоты и непосредственности. Здесь не ощущался нараставший смрад улицы, а веяло суматошным теплом и предурочным оживлением.
Вести уроки сегодня было ещё сложнее, чем вчера. Малыши по дороге в школу перемазывались, и то и дело поднимали на смех особо чумазых. Лиза пыталась их утихомирить, а на первой же перемене, взяв принесённую с собой лимонную кислоту, повела класс в уборную отмывать кожу.
Во второй половине дня, после окончания всех занятий, их вновь собрала директор, мисс Лейдж.
- К сожалению, - начала она, чётко проговаривая каждое слово, - из муниципалитета нам до сих пор не пришло никаких комментариев по поводу сложившейся ситуации. Кроме той жалкой листовки, которая, по большому счёту, была ни о чём... Поэтому сегодня я попытаюсь лично попасть на приём к мэру. Если мне не удастся это сделать, - она на секунду задумалась, - хотя, впрочем, даже если и удастся, но наш глубокоуважаемый мэр, - на последних словах Лейдж закатила глаза, - не сможет пояснить ничего вразумительного по поводу сложившейся ситуации, то я возьму риск принятия решений на себя.
Она встала, прошлась взад-вперед по кабинету, заложив при этом одну руку за спину, а затем повернулась к учителям, и громко и торжественно произнесла:
- Прошу внимания всех! Если завтра ситуация станет хуже и воды, а точнее, этой неизвестной жидкости на улицах станет ещё больше, я буду вынуждена распустить Вэллпортскую начальную школу. Это - волевое решение, и вызвано оно крайней необходимостью. Надеюсь, вы все это понимаете.
Вечером, хлюпая высокими резиновыми сапогами, Лэйдж пробиралась на улицу, где жил мэр города с семьёй. Она знала, что попасть к нему на приём днём было практически невозможно.
Лейдж достигла большого каменного дома без террасы, поравнялась с крыльцом. Внутри горел свет, из приоткрытых окон раздавались мужские и женские голоса. Создавалось впечатление, будто в этом доме - хмельной праздник. Лейдж несколько раз настойчиво позвонила в дверь, затем начала стучать. Ей не открывали.