— Да он и в войну связь с красными поддерживал, — поднял палец Константас. — То-то. Вот рисковый мужик был. Ведь это риск, а как же… ну вот… — заговорил он.
— Да уймись ты, болтун несчастный, — усмиряет его жена, чувствуя на себе одобрительный взгляд Визгирдене.
— Что за женщина была Эльжбета, что за женщина! — говорит Тякле.
— Ну чем же она была лучше других? Из другой глины, что ли? Не такая, как все? И когда с ней жил, к другим бегал.
Визгирдене оглядывает свояченицу: кривоногая, маленькая, шаркает по полу валенками. Не чета Эльжбете! Того и гляди, лужица под ногами заблестит. Похвасталась бы еще тем, что, когда Эльжбета болела, обчистила ее сусеки до последнего зернышка.
— Ой, надо смотреть в оба, ой, надо беречь чужое как зеницу ока, а руки так и чешутся… — отчаявшись найти более удобный случай, пытается вмешаться Константас.
— Замолчи! — топает ногой Константене.
Константас вздрагивает, опускает глаза, потом, призвав на помощь всю свою смелость, говорит:
— Что ты на меня кричишь? Разве я что-нибудь плохое сказал?
— Замолчи! — вскрикивает Константене. — Раз ничего не смыслишь, то и молчи.
Юодка ухмыляется — пора откланиваться.
— Не уходи, побудь еще, рано ведь, — усаживает его Визгирдене.
Все бросаются уговаривать Юодку.
Какая-то неведомая сила тянет их друг к другу, но стоит им сойтись, как они начинают коситься друг на друга, ищут, к чему бы придраться. Неплохие, вроде бы люди, но по глупости или из чрезмерной осторожности готовы вступить в сговор с самим дьяволом. Каждого из них можно срывать, как листочек, хотя они и колются, и обжигают.
Юодка интересуется такими людьми, как Анупрас: в артели лошади дохнут, а виновного никак не найдут. Занимают его и Накутис, и Константене. А Криступас? До сих пор никто не знает, кем был Амбразеюс, с которым он якшался. «Ты в мой огород не суйся, — резанул он однажды Юодке. — Я же в твой не суюсь». Еще неясно, не приходит ли к нему Миколас Мильджюс. Другой на месте Криступаса мог бы даже тропку к его берлоге показать, но как же, покажут они тебе. Главное, чтобы их не трогали. Прошлой ночью сгорели склады Наглиса. Кому теперь красного петуха ждать? Поди знай. Ну чего вытаращились? Я же о вас думаю. Что у тебя за жизнь, Визгирда? Кто ты, Константас? Один трясется от страха; второй горло на лугу дерет, героя из себя корчит; третий поскребется, как мышонок, и снова замолкает; четвертый все чего-то ждет, к чему-то крадется; пятый злится на всех, особенно на близких, словно живет не среди людей, а на необитаемом острове. Свали всех в кучу и получишь змеиное гнездо. Разве они могут все разом чего-то желать? Каждый в свою сторону тянет, но когда одно рубишь, эхо по всему катится. А может, только так кажется? Другой, пожалуй, радуется. Кто же эту подозрительность посеял? Чего они, скажите на милость, поделить не могут? Каждый из кожи вон лезет, чтобы к чему-то пробиться первым, но другие неусыпно его стерегут.
Взять, например, Криступаса. У кого-кого, а у него удобных случаев тысячи; он то впереди, то за чьими-то спинами, словно какая-то невидимая сила бросает его из стороны в сторону. Ему никогда и в голову не придет остановиться, подумать, сколько проку и сколько убытка, что выгадал и что потерял.
(«Ты все кого-то из себя корчишь, — сказал ему однажды Визгирда. — Многое делаешь напоказ. Все уже привыкли к этому, только и ждут, что ты сделаешь, что скажешь. И делаешь ты все это, зная, что от тебя чего-то ждут. И ходишь с этакой оглядкой, думаешь, кто-нибудь вот-вот бросится следом. Если не взрослый, то ребенок…» — «Сынок мой, — сказал Криступас. — Он за мной по пятам ходит. Я его на летчика выучу». — «Только, смотри, сам голову под топор не суй». — «Я зла никому не желаю». — «Всякие попадаются. Другой и слушать тебя не станет». — «А я знаю, Визгирда… я прекрасно знаю — станет».)
А может, тут есть что-то такое, чего я и впрямь не могу понять, думает Юодка, косясь на книжонки Визгирды, сложенные на краю лавки. А иногда Юодка говорит без всяких обиняков:
— Почему тебе наша власть не по нраву? Ты нас что, врагами считаешь?
— Да не враг ты мне и не друг.
— Смотри-ка!
— Какого черта?! Ты еще в пастухах ходил, когда я свадьбу справлял, а теперь нос задираешь?
Юодка с минуту молчит и снова спрашивает:
— Вот ты все лес рубишь. Хочешь дом построить?
— Может, и построю, а тебе что?
На том разговор и кончается. Юодка берет со скамьи винтовку, щупает ее, нахлобучивает шапку — и напрямик через поля. Наступит день, когда Визгирда заговорит иначе. Юодка знает от Барткуса, какие перемены их ждут.