— Слушай, Лаки, — говорила она, — я не люблю немое кино. Люблю, когда поют. Ты что, не можешь сказать: я тебя люблю?
— Я тебя люблю, — гундосил я, не выпуская сигареты изо рта. — Теперь довольна?
Жозетта с жалостью смотрела на меня и не отставала:
— И это все? А дальше? Ты все сказал?
— Я тебя люблю, чего еще-то?
— Видали деревенщину? Это и все, что ты можешь из себя выдоить?
Я вдруг припомнил, как хозяйка фермы в Везьере ругала свою корову Фернанду, которая давала мало молока. И до чего же мне стало обидно! Я напустил целое облако дыма, чтобы скрыть выражение лица, но это все равно было заметно.
— Ну, старик, ты же не виноват, — сказала Жозетта. — Просто у тебя в нутре ничего нету.
— Как это ничего нету? — слабо возмутился я.
— Чувства — это не для тебя, вот и все. У тебя нет такой железы.
— Чего-чего у меня нет?
— Железы. Которая выделяет гормоны чувств. У Хамфри Богарта есть такая железа, у Кэри Гранта тоже. А у тебя нету. Ты не виноват. Такой уж уродился. Бедняжка!
Она по-матерински погладила меня по головке.
— Подумаешь! — сказал я.
Но на самом деле я похолодел, окаменел от ужаса. Да неужели это правда и у меня не хватает этой самой железы? Не может быть…
— Иногда это лечится, — утешала меня Жозетта. — В Америке есть такие врачи. Тебе пересаживают железу обезьяны, и ты все начинаешь чувствовать.
Как-то вечером я зашел к ней в комнату за киножурналом. Она лежала и пила горячий ром с аспирином «для голоса». Глаза у нее блестели. Рыжая шевелюра распушилась, как будто большая белка сидела на подушке, склонившись над ее щекой.
— Лаки!
— Йеп?
— Я тебе нравлюсь?
— Йеп.
— Посмотри…
Она расстегнула пижаму и показала мне свои белые трепещущие грудки, взяв их в руки, точно двух голубок.
— Красивые?
У меня перехватило горло, я даже «йеп» не смог сказать.
— Как будто хотят улететь… Лаки!
Я все старался, но никак не мог проглотить огромный ком.
— Иди сюда…
Я подошел, сел на ее кровать. Сигарета как-то криво застряла у меня в углу рта, так что слезился глаз. Я смотрел на этих голубок, не смея прикоснуться. Но почему-то мне захотелось защитить их.
— Лаки…
— Йеп?
Жозетта улыбнулась, повернула голову, обрушив всю шевелюру, и шевельнулась в постели. Голубки тоже пошевелились. Она грустно вздохнула. Они тоже.
— Да ничего. Дурак ты.
Она схватила меня за волосы. Я ощущал тепло ее грудей, видел их совсем рядом, так близко, что мог бы коснуться губами.
— Убери свою сигарету. Какой же ты дурак! — Жозетта оттолкнула меня.
— Дурак, — повторила она. — Но я тебя ужасно люблю.
Я не решался шелохнуться, чтобы не спугнуть голубок. И ждал, что Жозетта велит мне делать.
— А теперь уходи. Иди, иди отсюда.
Я вышел. Вернулся в свою комнату и бросился на кровать.
— Что с тобой? — спросил Леонс.
— Ничего.
— Что-нибудь случилось?