О, если в ты могла уговорить Эгея
Забыть о подвигах и славе,
Тогда покой и нега снизошли в на нас.
На что его партнерша с пафосом возражала:
Неужто старый царь афинский
Проявит слабость и не станет мстить
Укравшему победу?..
— Где я, черт побери? — прогремела Нини. — Нашли время цирк устраивать! Совсем рехнулись? У меня на крыше труп, в затылок дышит легавый, впереди маячит скандал, а вы, как ни в чем не бывало, срываете мои занавески и разыгрываете греческую трагедию!
Пришлось прервать спектакль. Так бывает в опере, когда благородный бас, вместо того чтобы пропеть коронную арию, вдруг начинает орать благим матом. Пино еле дышал под тяжелым бархатом и выглядел весьма глупо, как чемодан без ручки. Что до философа Берю, он превзошел сам себя, найдя оправдание этой дурацкой сцене.
— Занавесок больше нет, значит, можно использовать веревку, — заявил он.
— Как я и предполагал, одна из присутствующих здесь персон посещает драматические курсы, — проблеял обрубок Пино. — Я не мог отказать себе в удовольствии прослушать даму.
Нини поперхнулась дымом от сигары.
— Покажите вашу ксиву, дружище! — повелительно обратилась она ко мне. — Меня одолевают сомнения. Невозможно, чтоб вы действительно были комиссаром, а эти придурки — вашими помощниками!
В комнате царила полная неразбериха. Похоже, вечеринка удалась на славу и теперь гости были готовы прыгнуть выше головы, лишь бы веселье не смолкало. Трагедия не настроила на серьезный лад. Веселье — штука заразительная, и бороться с ним трудно (разве что утопить в вине). Только погасишь его в одном углу, как оно уже вспыхнет в другом. Пламя умирает, чтобы еще ярче возродиться в углях. Напрасно я напоминал себе: произошло загадочное убийство, необходимо принять срочные меры. Стоило взглянуть на компанию, как меня начинало раздирать от смеха. Взбешенная Нини скрежетала зубами, от чего сигара во рту ходила ходуном. Пино в бархатной мантии выглядел завзятым обитателем ночлежки. Берю в распахнутой куртке и развязавшемся галстуке тряс жадными руками девиц, безразличных к его дерзостям. Следовало признать: в дикой неразберихе проглядывала удивительная гармония!
— Труп на террасе? — прощебетала одна из дамочек. — Ты шутишь, Нини! Чей труп? Кошки, голубя, воробушка?
— Гангстера! — рявкнула хозяйка. — Где Ребекка?
Я встрепенулся. Действительно, девчонки в комнате не было.
— Она оделась и сказала, что ей надо срочно уйти, — вспомнила рыжая.
Ох, не нравится мне это!
Девицы разом застрекотали, заверещали, зачирикали. Они набросились на Нини с вопросами, не давая возможности ответить ни на один. Осаждали Толстяка и Пинюша в надежде выудить из них правду. Налетели на меня, перебивали, гомонили — короче, болтали без умолку. Шестеро любопытных женщин, подсчитал я в уме, равны двум тайфунам, четырем ураганам или восьми торнадо, на ваше усмотрение. Они жадно нападают, наскакивают, треплют и рвут на части. Укрыться негде, они вездесущи. Я попытался унять этот смерч, да куда там!
Необходимо было поразмыслить, пошевелить мозгами. Ребекка сбежала! Куда ее понесло? Что за дурь опять нашла на эту домашнюю крыску? Испугалась? Спасает свою серенькую шкурку? Шарахается от всех полицейских патрулей, тычется в поисках вокзала, аэродрома, попутной машины, тихой гавани, площадки для запуска ракет? Ее надо найти… И как можно скорее!
— Послушайте, девушки, внимание! — крикнул я во все горло.
Но они не слушали, потому что, как ни парадоксально, жаждали информации. Чрезмерно любопытствующий не ждет ответов, он задает вопросы.
Необходимо было унять их. Любыми средствами — пинками, оплеухами, все равно. Заставить умолкнуть и предложить им один главный вопрос.
Принять меры, пока не лопнули барабанные перепонки и не скрутились жгутом нервы. Эх, была не была!
Я ринулся в самую гущу. Черт был мне не брат и даже не племянник. Начал с Берю, врезал ему от души. Он зашатался и рухнул, увлекая за собой Пино. Благородный сморчок попытался встать на ноги, цепляясь за партнершу по сцене. Остальные попадали, как кегли. Крик, визг, ругань! Кое-кто даже пустил в ход зубы, а некоторые пускали слюнки! Каждый пытался подняться, отпихивая другого. Но если в они просто толкались и дрались! Берю, представлявший в этой компании чувственное начало, подниматься не торопился. Трепещущее женское тело, рухнувшее на его толстое брюхо, заставило Мамонта позабыть о чести полицейского. Он совершенно ошалел, предохранительные клапаны полетели. Берю немилосердно лапал дамочек, хватал за лодыжки, дергал за юбки. Еще две девицы повалились на пол. Настоящая куча мала, где кто, не разберешь. Шесть персонажей в поисках себя! Ищут-ищут, никак не найдут. Нини окончательно взбесилась. “Хватит!” — заорала она. Безрезультатно. Она честила моих сослуживцев козлами золотушными, вонючими свиньями. Толстяк раздавал поцелуи направо и налево, чмокал все, что попадалось под руку. Ухватывал на лету, жадно впивался, вслепую, не глядя! В сексуальном азарте он даже сгреб в объятия Пино. Тот жевал кусок свитера (к счастью, из него уже кто-то выпал). Одна из обезумевших дамочек стала с силой выдирать свитер, Пино не разжимал челюстей. Быстро, ведро холодной воды! Вызвать пожарных? Нет, слишком рискованно: им тут понравится!
Я уже начал терять самообладание, как вдруг раздался потрясающий душу голос. Он прозвучал словно выстрел пушки на бульваре Ронсево. Голос посрамлял гром, насмехался над акустикой рок-музыкантов, упразднял за ненадобностью колокола, вой сирен, визг шин и прочие шумы и лязги города. Он вселял ужас.
— Так я и знала! Меня не обманешь!
Берта Берюрье и мадам Сезар Пино застыли в дверном проеме. Неумолимые, как рок! Богини возмездия! Злобный джин, что выпрыгнул из лампы Аладдина, только раздвоившийся!
Жуткое зрелище! Разгневанные супруги выросли, как из-под земли. Их явление должно быть запротоколировано католической церковью, память о нем навсегда сохранится в будущих поколениях! Вспоминали бы мы Везувий, если в его лава не разрушила Помпеи? Опасались бы пускаться в плавание, если в “Титаник” не треснул по швам? Знали бы, что такое мазут, если в не почерневшие моря? Мегеры наводили ужас. Катастрофа и нечаянное спасение одновременно!
Две простые домохозяйки решились на отчаянный шаг: словно волчицы, они вышли на поиски своих волков. Их супружеская доблесть завораживала, как смертная казнь. Святые сирены, благодушные гиены, они отправились в атаку, разодевшись в пух и прах. Их демарш превращался в священную миссию. Мужество в белых перчатках — мужество вдвойне! Мамаша Пино вызывала особенное уважение. Мрачность, сосредоточенность, скромное достоинство. Траур на всякий случай, вдруг пригодится! Снисходительная суровость. Одета она была в серый костюм, отливавший антрацитом. Шляпка с султаном. Туфли без каблуков. Хлопчатобумажные чулки, зонтик, сумочка, скорбный вид, словно она следует за похоронными дрогами, натруженные руки (читай: изможденная), сомкнутые губы (читай: немногословная), задние мыслишки на случай траура упрятаны подальше. Воплощение печали среди ярмарочного разгула! Она нашла способ выразить сразу все: презрение, стойкий католицизм, то, чем было супружество и чем станет вдовство, температуру на улице, мещанский стиль, воинствующую стерильность, страдания в кабинете неумелого дантиста и резкий скачок цен на антрекоты.
Мадам Берюрье? Ну, она — другое дело!
Большая Берта всегда умела существовать, как все, но жить иначе.
Единственное, в чем можно было упрекнуть (слегка пожурить!) нашу Б.Б., так это в отставании от моды. Знаете, в захолустье тоже до сих пор слушают Мюрей Матье, а не Патрисию Каас.