Ангелы и демоны,
И сосед внизу
Вынуждены, бедные,
Ковырять в носу
Пальчиком,
Пальчиком,
Маленьким пальчиком.
Если свербит,
Что кому за дело!
Маленьким пальчиком
Ковыряй смело![10]
Им все объяснили! Мертвец на террасе. Расследование. Недоразумения по ходу дела, суматоха. Побег девчонки.
Две неразлучные подруги, сподвижницы, китиха и моль, спешат загладить промах, они безмерно щедры в своем раскаянии. Отныне мне дозволено держать их муженьков на работе двадцать четыре часа в сутки. Ни минутки у домашнего очага! Стоит им ступить на порог, как я снова могу требовать козлят на службу. Каким бы я ни был злодеем, но работа превыше всего.
Они призвали в свидетели Матиаса.
Матиас, добрая душа, поддержал их.
Внизу, в гостиной, супруги дали друг другу честное слово. Обменялись клятвами верности! Попросили друг у друга прощения! И совершенно примирились.
Внезапно ситуация изменилась радикально, словно шкурка кролика, вывешенная для просушки. Берта вдруг предстала кровожадной маньячкой. Ей ставили в вину чересчур крутые меры, которые она применила к невинным девушкам, пострадавшим ни за что, они ведь могут и в суд подать.
Удрученная китиха глубоко раскаивалась. Захлебывалась раскаянием! Она вымаливала прощение у тех, у этих, у меня, у всех. Мадам Пино с ханжеской миной цедила выспренные банальности, находя мелочное удовольствие в чужом промахе. “Достоин сожаления, дорогая, тот факт, что вы не в силах себя контролировать. Вы впадаете в прискорбные крайности. Следовало бы проконсультироваться с врачом по поводу состояния вашей нервной системы…”
Берта горестно мычала, словно дойная корова, и пыталась указать на смягчающие обстоятельства. Она обезумела от ревности. Двусмысленность ситуации сбила ее с толку. Как она могла учинить разгром в доме столь благородного господина, как Жорж Кампари, талантливейшего композитора, известного всему миру. А какой он внимательный! Великодушный! Утешает Берту и просит не принимать близко к сердцу случившееся. Она умрет от стыда.
— Я хочу загладить свою вину, — заявила под конец воительница, — мы станем помогать вам, господин комиссар.
— В чем, голубушка? — осведомился я, стараясь не подавать виду, что ее навязчивость весьма некстати.
— В расследовании! — гаркнула бой-баба.
— Простите?
— Мы так решили, я и мадам Пино. Наши мужчины валятся с ног от усталости. Кроме того, после головомойки, которую я им учинила, они на некоторое время вышли из строя. Мой увалень зализывает раны. Цезарь Пино сейчас мало похож на своего древнеримского тезку. Пусть отправляются дрыхнуть, а мы займем их место. Между прочим, я всю жизнь мечтала поучаствовать в расследовании. У женщин такой нюх, что мужчины им в подметки не годятся! Это в них заложено: многие вещи они носом чуют! Короче, вы скоро увидите, на что мы способны. С чего начнем?
“С того, что вы оставите меня в покое!” — чуть было не заорал я. Но вы же меня знаете: я ни при каких обстоятельствах не откажусь от галантного обхождения с дамами.
Вместо того чтобы послать их куда подальше, я попытался деликатно отвертеться от их общества. Мол, наша работа чересчур тяжела для столь деликатных и хрупких созданий. В доказательство привел тот факт, что существуют женщины-судьи, женщины-шоферы такси, но нет женщин-полицейских. Среди уличных регулировщиков, конечно, можно встретить дам, но и они работают исключительно в спокойных кварталах, на перекрестках буржуазных пригородов или рядом с детскими садиками.
Берта меня заткнула.
— Нечего нам лапшу на уши вешать, Сан-Антонио. Мы решили заменить мужчин, и мы их заменим во что бы то ни стало! — И, напрочь позабыв о смирении, она добавила, уперев руки в крутые бедра и выпятив грудь: — Ладно, обычно начинают с покойника, верно?
Пока двое моих помощниц осматривали останки господина Келушика, вернулся Матиас с алебардой. На клинке были вытравлены узоры, а древко украшено резьбой.
— Полный триумф, сынок, ты уже нашел орудие преступления! — возликовал я.
— Нет, — вздохнул филин. — Алебарда, да не та.
— Уверен?
— Абсолютно. Форма клинка не соответствует ране, и к тому же по крайней мере последние триста лет ее ни разу не запачкали кровью. Для очистки совести я отправлю эту штуку в лабораторию, но толку все равно не будет.
— Где ты откопал этот тесак, парень?
— В маленькой лоджии между двумя этажами. Там полно старинного оружия.
— Выходит, алебарду подменили?
— Похоже на то!
Я уважительно погладил пальцем арабески, вытравленные на клинке. В прежние времена людей резали на высоком художественном уровне. Смерти придавали достоинство и красоту. Или же предусмотрительные предки трудились на благо нынешних антикваров?
— Хорошо, Матиас, ты мне больше не нужен.
— Клиента убрать? — спросил опаленный солнцем, указывая на потолок. Я задумался.
— Да, можешь убрать. Воспользуемся темнотой, чтобы не поднимать лишнего шума.
Я пожал его мясистую клешню, и Матиас исчез. Затем я спустился к Нини. Она посасывала огромную сигару во вкусе семейства Берюрье, величиной с лунный модуль! Дым валил, как от паровоза, и пахла она крепче, чем сам город Гавана. Подружки убрались восвояси, и хозяйка предавалась размышлениям о том, что Берю называл “абзацами или странностями судьбы”. От сарказма не осталось и следа. Поздний час лишь усугублял тоску. Ночью все кошки серы и мысли тоже. Впрочем, серые мысли часто оборачиваются черными днями.
Когда я вошел с алебардой в руках, на челе гения отразилось мягкое недоумение.
— А вот и стража! — ухмыльнулась Нини. Я направил острие на прославленную композиторшу.
— И давно в вашем хозяйстве эта зубочистка?
— Пф-ф, многие годы… И даже больше. Это семейная реликвия. Мой папаша коллекционировал такие штучки.
Я вырвал клинок из древка. Намеренно резкий жест был призван расшевелить месье Кампари. Клинок вышел легко: металл и дерево были весьма небрежно подогнаны друг к другу.
— Эй! Это называется порчей имущества, дружище, — встрепенулась Нини. — Мне и так всю мебель сегодня переломали!
Я повернул клинок так, чтобы в его зеркальной поверхности отразилась физиономия моей собеседницы.
— Вы предупредили меня о своей рассеянности, потому, умоляю, сосредоточьтесь и внимательно взгляните на этот кусок железа.
Нини подчинилась. Она провела рукой по клинку, и вдруг ее пальцы замерли у отверстия на конце.
— Но… Но это!.. — воскликнула дылда.
— Другая, да? Только древко то же самое, а начинку вынули, видимо, решили навести на нее первозданный блеск.
— Точно, — согласилась автор бессмертных строк “Если уйдешь, не перепутай зубные щетки”. — Любопытно, кто совершил подмену и зачем?
— Я найду исчерпывающие ответы на эти вопросы, — заверил я. — А пока поговорим о ковролине в вашей спальне, который пришлось обновить.
Изумление композиторши шло по нарастающей.
— Откуда вам известно?
— Мистический дар сыщика…
— Верно, пришлось заменить кусок.
— И куда вы его дели?
— Отправили в чистку. Три или четыре дня назад эта идиотка Ребекка пролила на него чернила.
Замечательно!
Ах, друзья мои, многое бы я отдал — например, доброе имя вашей внучки или корсет вашей тещи, — чтобы как можно скорее поймать беглянку. Подумать только, она была у меня в руках, а я позволил ей упорхнуть, словно попугайчику в приоткрытую дверцу клетки, которую собрались почистить. Да, вашему Сан-А гордиться нечем. Для полицейского такие промахи непростительны. Те, кто их совершают, задолго до пенсии переквалифицируются в частных сыщиков. Мерзавка надула меня, обвела вокруг пальца, прикинулась такой наивной, испуганной. Пока я выстраивал ход следствия, она строила козни.
10
В оригинале Жоржа Кампари вместо “И сосед внизу” стояло “И малыш Иисус”. Но я, как римский католик, отказываюсь верить в то, что у Сына Божьего были столь дурные манеры, потому заменил строчку.