И когда немцы приблизились на двадцать шагов, Викентий Иванович вскочил и швырнул гранату. Взрывом опрокинуло троих немцев, а остальные побежали. Викентий Иванович погнался за ними и вдруг упал лицом вперед, словно споткнулся на бегу.
«Неужели убит?» — подумал Дегтярев, подползая к нему. Академик лежал неподвижно, раскинув руки, будто хотел обнять землю.
— Викентий Иванович!
Академии не отозвался.
Сгущались сумерки. Дегтярев попытался приподнять академика, но тут же понял, что один не донесет. Подполз Иван Иванович Козлов. Они подняли Викентия Ивановича и понесли. Немцы стреляли в темноту, не целясь, пули повизгивали то справа, то слева, и вскоре стрельба прекратилась совсем.
Академика принесли в окоп и положили в блиндаже. Он дышал неровно и хрипло. Зажгли коптилку, и тогда все увидели красное пятно на гимнастерке пониже ключицы.
Прибежала Наташа и остановилась у порога обессилев.
— Он жив. Скорей нужно на перевязку, — сказал Владимир.
В блиндаж в сопровождении Комарикова вошел генерал.
— Ну, что с ним? — спросил он.
— Тяжело ранен в грудь. Нужно скорей на операцию.
— Быстро носилки! — приказал генерал. — Там мои лошади, отвезите.
Академик открыл глаза и тихо проговорил:
— Убейте его… Убейте…
— Бредит, — прошептала Наташа, нащупывая у отца пульс.
Викентий Иванович покачал головой, как бы не соглашаясь с ней, и опять повторил:
— Убейте Кешку…
Он устремил свой взгляд на генерала и отчетливо проговорил:
— Осел… Уши отрезал…
Генерал вышел молча. Он чувствовал себя виноватым в том, что не откомандировал академика в Москву, когда об этом поступило распоряжение.
Академика унесли на носилках, и в блиндаже несколько минут стояла гнетущая тишина. Комариков накинулся на Дегтярева:
— Почему вы не выполнили приказания об отходе? Героем хотели себя показать? Подумаешь — храбрость!
— Я не слышал приказа об отходе, — сказал Владимир. — И почему надо было отходить?
— А потому, что немцы прорвались в глубину нашей обороны на участке соседнего батальона и пытались окружить наш батальон. И если бы мы не отошли, они сумели бы отрезать нашу роту и перебить нас. Но вы, Дегтярев, не видели этой опасности и не могли видеть. Значит, вы не имеете права действовать только на основании собственных рассуждений. А обязаны прежде всего выполнять приказ командира. А вы не выполнили. И вас могли захватить в плен. Вам казалось, что вы поступаете храбро, а на деле вы заслуживаете наказания.
— По-позвольте! — воскликнул Иван Иванович, волнуясь и краснея. — Дегтярев поступил с-с-совер-шенно правильно… благородно!
— А я прошу не вступать в пререкания с командиром! — раздраженно сказал Комариков и вышел.
Вернулся с перевязки Протасов с забинтованной выше локтя рукой и, угрюмо оглядев Дегтярева, сел на нары. Никто не спросил его, как он был ранен, почему возвратился, а не остался в госпитале. Он понял, что им никто не интересуется и никто не огорчился бы, если бы его убили.
Вчера, когда рота пошла в ночную атаку, Протасов страшно боялся, что его убьют. Он шагал в темноте исполненный страха, и ему казалось, что он идет один. И вдруг ему пришла в голову мысль, от которой ему сразу стало легко…
Утром он пришел к Наташе на перевязку. Осмотрев рану, она сказала:
— У вас рана с ожогом. Так бывает только тогда, когда стреляют в упор.
Протасов побледнел и торопливо заговорил:
— Да, да, он выстрелил в меня очень близко… в упор… И я не успел даже ударить его штыком…
— Вас направить в госпиталь? — спросила Наташа.
— Да, пожалуйста… Ведь рана серьезная, правда?
— Да, рана эта может причинить вам большие неприятности, — проговорила Наташа, пристально взглянув в глаза Протасову. И он опустил голову.