«Вот она — награда!» — взволнованно подумал Михаил Андреевич, чувствуя, что к глазам подступили слезы. Он поднялся, чтобы сказать ответное слово, но вдруг неожиданно для себя крикнул:
— Родному Сталину ура-а!
И все дружно и громко подхватили «ура», заглушая грохот разрывавшихся близко снарядов.
На рассвете 2 октября генерала разбудил Ваня и сказал, что со стороны немецких окопов доносится гул танковых моторов: повидимому, готовится атака. Михаил Андреевич вышел из электростанции и, оскальзываясь на покрытой инеем траве, заспешил к окопам через сад — кратчайшим путем. Листва на яблонях почти вся облетела, и лишь кое-где на ветвях трепетали последние желтые листья.
Поровнявшись с могилой академика, генерал снял фуражку, постоял с минуту, чтобы дать своему сердцу, бившемуся напряженно и слишком часто, отдых, и пошел твердым шагом, расправив грудь, словно ему предстояло войти в кабинет командующего армией. Но он знал, что штаб армии еще неделю назад оттянули в глубь тыла, к Вязьме… Все было ясно.
Возле амбара, в котором зимой Андрей Тихонович обычно хранил домики с пчелами, генерал увидел отца. Старик наматывал кусок пакли на длинную палку.
— Слышишь, Миша, как ревет зверь немецкий? — сказал он, кивая в ту сторону, откуда доносился железный гул.
Генерал остановился, вслушиваясь в грозное рычание сотен моторов, — теперь у него не оставалось сомнения, что настал последний час испытания.
— Слышь, как ревет?.. Разъярился. Хорошего железного ежа кинул ты ему в лапы, Миша… Два месяца мял, тискал, а колючек вытащить не мог. Теперь он слепой от боли… Теперь бы только нож повострей да рука твердая, чтоб под лопатку ему… в самое сердце. Как думаешь, есть такая рука?
— Есть, отец… есть! — с радостным волнением, думая о Сталине, ответил Михаил Андреевич и торопливо зашагал к окопам.
Как всегда, перед атакой появились вражеские самолеты и начали бомбить окопы дивизии. Генерал вошел в блиндаж роты Комарикова, которой теперь командовал Гаранский, — Комариков был убит накануне.
Гаранский едва двигался. Каждое движение причиняло ему нестерпимую боль: все тело его покрылось нарывами после того, как он вместе с Дегтяревым и другими разведчиками пролежал четыре часа в холодной воде. Он тогда не был включен в группу разведки, но пошел, потому что считал долгом партийного руководителя быть вместе со всеми на самом опасном месте. Теперь к нравственной ответственности за людей прибавилась ответственность командира. Теперь он должен не убеждать людей в необходимости биться до последней капли крови, а приказывать им делать то, что, по его мнению, необходимо, чтобы не пропустить врага через эту последнюю линию. Но Николай Николаевич не проходил обучения в военном училище, и поэтому не знал, что нужно приказывать израненными безмерно уставшим людям, которые составляли его роту.
В роте осталось всего двадцать четыре бойца, и все они были ранены — всюду мелькали грязные повязки с темными пятнами крови.
— Ну, друзья, сегодня будет трудный день, — сказал генерал, войдя в блиндаж. — Помните, что мы на последней линии обороны. Дальше нам отходить некуда…
— Об этом мы и не думаем, — спокойно сказал Турлычкин, ощупывая забинтованную руку. — Нам бы вот только гранат побольше.
От близкого взрыва встряхнуло землю, накат блиндажа заскрипел. Потом наступила странная, звенящая тишина.
— По местам, товарищи! — тихо сказал Гаранский. Командуя, он никак не мог заставить себя повышать голос, команда его звучала как просьба, но действовала очень убеждающе.
Все быстро заняли свои места и стали вглядываться в мутную даль, откуда доносился гул моторов.
Последним из блиндажа выходил Протасов. Он попросил присевшую у порога блиндажа Наташу перевязать рану.
— У меня нет бинтов, — сказала она.
— Если бы Дегтярев попросил, то нашли бы, — озлобленно проговорил Протасов.
— Он не нуждается уже в моей помощи… Он умер.
— Умер! Когда? Где? — с бесстыдно обнаженной радостью воскликнул Протасов — он один только не знал еще о гибели Владимира.
— Идите! Идите сейчас же… или я закричу и вас… вас… вас… — Наташа шепотом повторяла это слово, не в силах сказать что-нибудь другое, — вот так, без конца, патефон повторяет какой-нибудь звук разбитой пластинки.