– А если противная сторона напрямик спросит твое личное мнение?
– Наш адвокат постарается отвести этот вопрос. Не удастся – тогда… короче говоря, у меня не должно быть личного мнения.
– А в чем же все-таки дело?
– Это самое я спросил у Берроза, и он в конце концов признался.
Оказывается, тут замешана политика. Всемирный секретариат боится, как бы Маха Тхеро, если он выиграет дело, не приобрел слишком большой вес. Так что борьба будет нешуточная.
– Понимаю, – медленно сказала Индра. – Думаешь, – Тхеро добивается политической власти?
– Во всяком случае, не из властолюбия. Но может быть, ему нужно влияние, чтобы проводить, свои идеи. А это не устраивает Секретариат.
– Ну и что ты собираешься делать?
– Не знаю, – ответил Франклин. – Честное слово, не знаю. Он все еще колебался, когда открыли разбор и Маха Тхеро впервые лично выступил перед всемирной аудиторией. Глядя на маленького человечка в желтом облачении, с голым блестящим черепом, Франклин невольно подумал, что на первый взгляд он кажется невзрачным, чуть ли не смешным. Но стоило ему заговорить, и сразу все изменилось: перед зрителями был сильный, убежденный в своей правоте человек.
– Я хочу внести полную ясность, – сказал Маха Тхеро, обращаясь не только к председателю комиссии, но и к незримым миллионам, которые следили за разбором по телевидению. – Неверно, будто мы пытаемся навязать миру вегетарианство, как утверждают некоторые наши противники.
Сам Будда не отвергал мяса, когда ему предлагали. И мы не отказываемся, гость должен с благодарностью принимать все, что ему предлагает хозяин.
Нами руководит нечто посерьезнее, чем предубеждение к той или иной пище, – ведь это обычно чистая условность. Больше того, мы уверены, что большинство разумных людей независимо от веры рано или поздно примут нашу точку зрения. Ее очень просто изложить, хотя она представляет собой итог двадцатишестивековых размышлений. Ранить, убивать живые существа, какие бы то ни было, по-нашему, не правильно. Конечно, было бы глупо утверждать, что без этого можно вовсе обойтись. Мы признаем, например, необходимость уничтожать микробы, вредных насекомых, хотя и сожалеем об этой необходимости.
Но везде, где можно, – надо отказаться от убийства. Сейчас экономически возможно производить все виды синтетического белка из растительного сырья, стоит только постараться. Два или три десятилетия – и мы сбросим бремя вины, которое, несомненно, угнетает душу каждого думающего человека при взгляде на тех, кто вместе с нами населяет эту планету.
Однако мы никому не навязываем нашу точку зрения. Добрые дела теряют цену, если их проводят насильно. Нам хочется, чтобы представленные нами факты сами говорили за себя, и пусть мир выбирает.
Что ж, подумал Франклин, сказано ясно, без обиняков, и ни тени фанатизма, который в наш разумный век обрек бы все дело на неудачу.
Правда, этот вопрос не втиснешь в рамки трезвых рассуждений. Если бы мир во всем подчинялся чистой логике, такой спор не возник бы – никто не усомнился бы в праве человека по своему произволу распоряжаться животным царством. Но логика годится не всегда, ведь с ее помощью ничего не стоит оправдать и людоедство.
В своей речи Тхеро вовсе не коснулся того, что так поразило Франклина. Он не сказал о возможной встрече с внеземными цивилизациями, которые будут судить о человеке по тому, как он относится к животным.
Может быть, решил, что широкая публика посчитает этот довод надуманным и вообще перестанет принимать всерьез все дело? Или Тхеро рассчитал, что такой аргумент сильнее всего подействует на бывшего астронавта? Об этом можно только гадать: во всяком случае, очевидно, что он великолепно учитывает психологию массы и отдельного человека.
Дальше пошли знакомые сцены – Франклин сам помогал Тхеро снимать их, – и он выключил телевизор. Небось Главное управление теперь не радо, что предоставило всякие льготы Его Преподобию, – а что оно могло сделать?
Через два дня выступление перед комиссией. Франклин чувствовал себя скорее обвиняемым, чем свидетелем. Если разобраться, он и впрямь ответчик – вернее, не он, а его совесть. Странно подумать: когда-то он попытался убить самого себя, теперь отказывается убивать других. Тут есть какая-то связь, но слишком сложная, не стоит доискиваться. К тому же это все равно не поможет ему решить задачу.
Между тем решение приближалось, правда, с совершенно неожиданной стороны.
Глава 23
Франклин уже поднимался по трапу в самолет, чтобы лететь на заседание комиссии, когда пришла весть о подводной аварии. Он взял из рук связного депешу на бланке с красной полосой и тотчас позабыл обо всем остальном. Телеграмма с сигналом бедствия была отправлена Отделом шахт и рудников – самым крупным из отделов Морского управления. Название не совсем точное, в ведении отдела давно не осталось ни одной настоящей шахты. Лет двадцать-тридцать назад на дне океана добывали руду; теперь море само стало неисчерпаемым источником сокровищ. Почти все элементы периодической таблицы можно было вполне рентабельно извлекать непосредственно из миллионов тонн вещества, растворенных в каждой кубической миле морской воды. Усовершенствованные избирательные ионообменные фильтры позволили навсегда устранить угрозу нехватки металлов.
Отделу рудников были также подчинены сотни нефтяных вышек, которые пронизали скважинами морское дно и выкачивали драгоценную жидкость-основное сырье половины всех химических предприятий мира; эту жидкость прежние поколения с преступной близорукостью сжигали, используя как горючее. В огромном хозяйстве отдела трудно было избежать аварий; не далее как в прошлом году у Франклина брали дозорную лодку, чтобы поднять цистерну золотого концентрата; правда, золото так и не удалось спасти.
Но на этот раз беда была посерьезнее, в этом Франклин убедился после двух-трех срочных телефонных разговоров.
Через полчаса он вылетел, хотя и не в ту сторону, куда собирался первоначально. И лишь еще через час, передав все приказы, Франклин смог, наконец, связаться с Индрой.
Неожиданный звонок удивил ее, но удивление быстро сменилось тревогой.
– Послушай, любимая, – начал Франклин, – не пришлось мне лететь в Берн. У нефтяников катастрофа, просят нашей помощи. Одна из их лодок попала в западню. Они бурили скважину и напоролись на карман с газом.
Буровую вышку сшибло, она упала прямо на лодку, и теперь лодка ни туда ни сюда. Там на борту всякие высокопоставленные лица, среди них начальник Отдела рудников и один сенатор. Я пока не представляю себе, как их выручить, но мы все сделаем. Как только представится случай, опять свяжусь с тобой.
– Ты сам пойдешь вниз? – озабоченно спросила Индра.
– Наверно. Да ты не волнуйся! Будто я раньше не погружался!
– Я не волнуюсь, – твердо ответила Индра.
– Ладно, до свиданья, – сказал Франклин. – Поцелуй Энн и не беспокойся за меня.
Индра смотрела, как тает изображение на экране. Оно уже пропало, вдруг она сообразила, что давно не видела Уолтера таким радостным. Нет, радостным – не то слово, ведь жизнь многих людей под угрозой. Вернее будет сказать, что он весь ожил, воодушевился.
Она улыбнулась: все понятно. Наконец-то Уолтер может забыть о затруднениях своего отдела и – хотя бы на время – с головой погрузиться в морскую стихию, где ему все ясно и знакомо.
– Вот она, – сказал водитель дозорной лодки, показывая на край индикатора, где показалось изображение. – Лежит на твердом грунте, глубина тысяча сто футов. Через две-три минуты сможем рассмотреть детали.
– Как прозрачность – можно работать телевизором?
– Вряд ли. Газовый гейзер еще извергается, вот он, видите, это размытое эхо. Он взмутил весь ил.