Анализу работ российских востоковедов до 1917 г., раскрывающих различные аспекты взаимодействия Лондона и Петербурга на просторах Евразии, посвящен ряд заслуживающих внимания исследований последних десятилетий[43]. Труды непосредственных участников или современников событий — К.К. Абазы, М.И. Венюкова, В.В. Григорьева, Н.И. Гродекова, М.В. Грулева, Л.Ф. Костенко, А.Н. Куропаткина, А.И. Макшеева, Д.И. Романовского, А.Е. Снесарева, Л.Н. Соболева, М.А. Терентьева и других особенно ценны колоссальным фактическим материалом, собранным авторами, которые, как правило, интерпретировали его через призму жесткой критики в адрес правящих кругов Великобритании, стремившихся, по их мнению, всеми доступными средствами противодействовать цивилизаторской миссии России на Востоке[44].
К примеру, М.В. Грулев сравнил естественные, по его мнению, причины русского продвижения в Центральной Азии с искусственными предпосылками появления британцев в Индии. По его представлениям, отразившим мнение значительной части военной элиты царской России, благородная цивилизаторская миссия соотечественников на «варварском Востоке» резко отличалась от британской колониальной экспансии, напоминавшей хищнические действия испанских конкистадоров в Западном полушарии[45].
Хотя всеобъемлющий обзор советской историографии англо-русских отношений в Азии выходит далеко за пределы книги, стоит подчеркнуть, что ее возникновение было связано с разработкой общей концепции колониальной политики России. Если к 1930-м гг. доминирующее положение в ней приобрела так называемая школа М.Н. Покровского, сторонники взглядов которого выступили с безусловным осуждением деятельности царской администрации на территориях покоренных стран и народов, то после Второй мировой войны усилиями А.М. Панкратовой и других маститых отечественных историков была сформулирована теория «наименьшего зла», в которой акцент переносился с критики колониальной политики царизма на доказательство прогрессивной роли России на Востоке и добровольности присоединения владений местных правителей к империи Романовых. Таким образом, в 1950-х — 1980-х гг. концепция англо-русского соперничества, разработанная еще дореволюционными специалистами, по сути оказалась востребованной советской исторической наукой, стремившейся, однако, «втиснуть» ее в прокрустово ложе маркистско-ленинской догматики[46].
Отсюда еще одна характерная особенность, которая бросается в глаза читателю при знакомстве с трудами на колониальную тему, созданными в СССР, — идеологизация любого процесса и явления, относящегося к периоду Большой Игры. И хотя советские историки, за редким исключением, старались не упоминать само это словосочетание[47], отдельные аспекты борьбы двух империй за Центральную и Восточную Азию получили довольно полное освещение на страницах монографий и статей, проникнутых откровенной англофобией. Как правило, отечественные историки писали о том, что Россия и Британия являлись агрессивными империалистическими державами, которые соперничали друг с другом на протяжении всего XIX века за источники сырья и рынки сбыта в Азии с использованием военных, дипломатических и экономических методов. При этом азиатские народы рассматривали британское колониальное господство как менее гуманное и приемлемое, чем система управления, введенная русскими властями на покоренных территориях. Соответственно, агрессивные замыслы англичан относительно Центральной Азии и Дальнего Востока сопровождались стремлением сколотить коалицию местных государств, враждебную интересам России. Вот почему царское правительство разместило крупные воинские контингенты на южных и восточных границах, закрыло рынки Бухары, Хивы, Коканда и Маньчжурии для товаров из Британской империи (особенно Индии) и проводило разведывательные операции на территориях Персии, Афганистана, Северного Индостана, Западного и Северо-Восточного Китая с целью получения информации о намерениях англичан и их союзников из числа восточных владык.
Не будет преувеличением отметить, что советская историография акцентировала внимание на «коварных планах британских империалистов» против России и национально-освободительных сил. Бесконечные упоминания о них можно встретить в статьях и публикациях А.Л. Попова, Е.Л. Штейнберга, Г.А. Хидоятова, Н.С. Киняпиной, О.И. Жигалиной и других[48]. Однако наиболее полную картину утверждения российского империализма в Азии как «наименьшего зла» в сравнении с властью «британских колонизаторов» сформулировал Н.А. Халфин, работы которого базировались на документах из архивов Ташкента, Москвы и Ленинграда[49]. Неслучайно поэтому именно его докторская диссертация, переработанная в монографию, стала единственной книгой по проблемам Большой Игры, принадлежавшей перу отечественных историков, которая увидела свет на Британских островах, хотя и в сокращенном виде. После ее публикации автор подвергся справедливой критике зарубежных специалистов за ограниченную интерпретацию причин соперничества двух держав, которые свелись у него к столкновению их экономических интересов[50].
43
См., напр.:
44
Позволим себе упомянуть здесь лишь некоторые фундаментальные труды, отсылая читателя к библиографическому списку в конце книги:
46
Типичным примером в этом смысле может служить следующая работа:
47
Мы не обнаружили термин Большая Игра ни в одном из фундаментальных изданий советского периода, таких как «Всемирная история», «История дипломатии» или «История стран Азии и Африки в новое время». Пожалуй, немногими исключениями стали труды Н.А. Халфина в 1960-е–1980-е гг. (см. ниже) и статья Б.С. Маннанова, см.:
48
49
50