На профессионально бесстрастном лице появилось подобие вежливой улыбки:
– Ну что вы, сэр! Я подожду здесь.
Откуда-то выбежали человек восемь мальчиков и с любопытством обступили машину. Они разнились по росту от немногим более четырех футов до немногим менее шести, все в шляпах и взрослых костюмах – и ни одной руки в кармане. Они стояли на почтительном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не коснуться машины и не навлечь на себя гнев водителя, и вполголоса обменивались репликами типа: «Ух ты! Развивает больше…» или «Движок не меньше тридцати лошадиных сил!»
Должно быть, у них родители в колониях и никого родных в Британии, вот им и приходится торчать здесь все летние каникулы. Боже правый, да сколько же стоит хотя бы одевать ребенка так? Будь это утро субботы, Лизердейл решил бы, что они собрались на церковный парад. Тут он заметил, что самый высокий мальчик – с востока, да и кожа остальных троих тоже отличалась разными оттенками шоколадного. Возможно, они и не христиане вовсе. Слегка опешив от такого предположения, он поднялся на крыльцо.
– Инспектор Лизердейл?
Говоривший стоял в дверях – бородатый мужчина с брюшком, изрядно напоминавший покойного короля Эдуарда.
«А как вы думаете, кто еще может испортить такое замечательное летнее воскресенье?»
– Мистер Джонс?
Джонс все смотрел мимо посетителя на машину в тысячу гиней. Возможно, его удивление и имело под собой некоторые основания. Полисмены не имеют обыкновения разъезжать этаким вот манером.
В прихожей, пышной, погруженной в полумрак зале, царила такая тишина, что казалось, будто она отдается эхом от стен. Здесь пахло кремом для обуви, мелом, тетрадями и промокашками. Мраморная лестница с чугунными перилами вела куда-то вверх. Лизердейла проводили в комнату, где стояли старомодные кресла и неистребимо пахло трубочным табаком. При том, что окна были открыты, воздух казался затхлым и мертвым. Со стен, зажатые книжными полками, смотрели портреты пожилых джентльменов; линолеум на полу истерся до опасных пределов.
– Это наша учительская, – пояснил Джонс, хотя в этом не было никакой нужды. – Разрешите предложить вам чаю, инспектор?
Лизердейл отказался от чая и выбрал кресло спинкой к окну. Оно оказалось удобнее, чем можно было ожидать; пожалуй, даже слишком удобное для человека, которому удалось поспать только два часа.
Джонс уселся напротив, предварительно убрав номер «Таймс», каковым помахал в воздухе, что, вероятно, означало крайнюю степень возмущения.
– Читали утренние новости? Эти прусские бандиты вторглись в Люксембург! И объявили войну России. Бельгия, Голландия, Швеция – все объявили мобилизацию. Бандиты!
– Плохо, – согласился Лизердейл.
– Кайзер просто маньяк! Неужели он не понимает, что у нас слова не расходятся с делом? Англия уже не первый год ясно дает понять, что в случае вторжения в Бельгию или Люксембург мы не останемся в стороне, разве не так? Неужели эти слепцы надеются, что мы не сдержим слова? Что на них не обрушится вся мощь Британской империи? – Он сердито хлопнул газетой по колену. – Гунн ведь даже не скрывает планов разбить Францию с Россией, а потом взяться за нас.
Лизердейл издал звук, долженствующий означать согласие. Сходство Джонса с покойным королем было прямо-таки поразительным, если не считать того, что Джонс носил пенсне, поблескивавшее в солнечных лучах. По давней привычке Лизердейл мысленно составил его описание: возраст – за пятьдесят, рост – пять футов восемь… нет, девять дюймов, вес – около четырнадцати стоунов[1], одет аккуратно, волосы – каштановые, седеющие на висках, борода окладистая.
– Я хочу сказать, у нас просто не остается иного выбора, правда? – не унимался Джонс. – Если у него самая большая армия в мире и он ее все наращивает, а его соседи, глядя на это, начинают тревожиться и прикупают себе несколько лишних пушек, а немцы поднимают крик, что их окружают… – Он замолчал, словно потеряв нить рассуждения, и выпрямился, готовый выслушать посетителя. – Безумцы! – добавил он. – Гунны!
Джонс говорил с чисто оксбриджским произношением, в котором не осталось и следа от говора его предков, шахтеров из Уэльса, чуть растягивая гласные, отчего речь – намеренно или нет – приобретала оттенок надменности. Он был одет в коричневый твидовый костюм от Харриса, пару крепких ботинок и неожиданно старомодный галстук. Лизердейл решил, что галстук ему не нравится. Какую бы школу, университет или полк этот галстук ни олицетворял, в данный момент он красовался на ослепительно белом воротничке исключительно для того, чтобы произвести впечатление на него, Лизердейла.