Не знаю, оказался ли Достацкий трусом или его действительно задержали неотложные дела.
— Михаил, уже половина восьмого, — еще раз напомнил Скалон. Я видел, как друг переживает за меня. Переживает за то, что может случиться непоправимое. Я мог со спокойной совестью покинуть Волково поле, и никто бы не посмел меня в чем-то упрекнуть.
— Еще минутку, — попросил я, поднимая голову к Небесам.
«Боже, если ты меня слышишь, дай знак, стоит ли мне уезжать? Ты читаешь в людских сердцах, как в открытой книге, так загляни же в мое сердце», — я никогда не умел молиться, хотя знал «Отче наш» и еще несколько молитв. Мне всегда нравилось самому решать свою судьбу. Но в тот момент что-то шевельнулось в душе, и я поступил так, как поступил.
Поначалу ничего не происходило, я продолжал смотреть в небеса, ловя лицом снежинки. А затем свинцовые тучи разошлись, разошлись буквально на миг. Зрелище оказалось удивительным! Сквозь снегопад показалось маленькое пятнышко голубого неба. Узкий солнечный луч как клинок прошелся по дальнему полю. Солнце просияло и тут же скрылось за тучами, а ветер задул с новой силой.
Внутри меня будто что-то оборвалось. Или проросла новая надежда, уж как посмотреть. Возможно, я стал свидетелем самого заурядного явления, а возможно, и нет. Что если это действительно была подсказка некой высшей силы?
— Едем, Георгий, — решил я.
— Слава Богу! — друг выдохнул, а затем повысил голос. — Граф Достацкий повел себя недопустимо, господин Уютнов, нарушив все договоренности. Мы не можем больше ждать.
— Господа, еще несколько минут.
— Мы и так уже прождали более получаса, — покачал головой Скалон. — Мы уезжаем.
Никуда не торопясь, мы забрались в пролётку и вернулись в Петербург. По дороге навстречу нам ехало множество саней и экипажей, но Достацкого мы так и не увидели.
— Да, Миша, наворотил ты дел! — в голосе цесаревича Николая слышалось отчетливое недовольство. — Что же ты устроил? Дуэль? Радуйся, что вы не довели ее до конца, иначе все бы оказалось куда хуже! Но общество взволновано, ваша история стала известной и ты должен принять последствия.
— Я не хотел драться, но получил вызов. Честь — это то, чем я живу. Чтобы ты сделал на моем месте? — я говорил негромко, без всяких эмоций, с каким-то внутренним безразличием. Мы встретились с наследником взглядом. Я смотрел на него без вызова, просто желая услышать ответ. Он не выдержал и отвернулся первым, бросив взгляд на тяжелые напольные часы.
— Формально ты прав. Более того, я на твоей стороне. Все же здорово, что граф в тот день упал с лошади и сломал себе ногу. Его падение спасло вас обоих.
— Да, удачно вышло, — как оказалось, Достацкий действительно сломал ногу и не смог приехать на дуэль. Причина выглядела более чем уважительно, но меня, да и не только меня, терзали смутные подозрения, что не все так однозначно с этой травмой. Да и слух по Петербургу пошел, что никакого перелома нет, есть только вывих, да и то, не сказать, чтобы серьезный, а граф просто испугался.
— Что ж, не будем тревожить твоих задетых чувств, — решил наследник. — Снявши голову по волосам не плачут. Признаюсь, я невероятно рад, что ты не наделал глупостей. Но тебя следует наказать. Наказать для вида, формально, чтобы успокоить общественность и моего отца — ты же знаешь, что он категорически против дуэлей.
— Знаю. Говори, что придумал, — я не собирался ничего объяснять Николаю, не собирался оправдываться или обвинять Достацкого. Я просто собирался принять то, что даст судьба. И признаюсь, особой разницы для меня не было, что она там приготовила.
К тому же именно Николай стал тем, кто пусть и невольно, но разрушил мои мечты. Это он попросил меня остаться в Хиве на четыре месяца. Вернись я в Петербург в августе, и еще неизвестно, как бы все в итоге сложилось. Так что друга я до конца не простил, хотя он ничего в тот момент не знал, и зла мне не желал. Просто так получилось.
— Ты поедешь в Константинополь военным советником и пробудешь там, пока слухи не улягутся и вся эта ситуация не забудется. Тем более, скоро война, твои навыки разведчика окажутся в Турции к месту. Согласен, Михаил?
— Согласен, — я лишь пожал плечами. Турция, так Турция. Это не наказание, а так, баловство.
На следующий день я выслушал короткий и энергичный инструктаж генерала Обручева о том, чем мне надлежит заниматься в Османской Империи. Через сутки я уже сел на поезд и отправился в Москву, оставляя в столице Катю Крицкую и частичку своего сердца. Тогда мне казалась, что этой ране никогда не суждено зажить до конца.