— Рус бьюкачили? Эвет! Отур, бай![41] — обрадовался турок, соскочив с седел и указывая рукой, жестом попросил занять место в повозке. Я устроился, Архип сел спереди, рядом с турком, предварительно поставив чемодан на заднюю полку.
Лошадка тронулась в путь, цокая копытами по каменной брусчатке. Мы с Архипом с интересом оглядывались по сторонам. Поначалу нас везли по широкому проспекту, с магазинами, лавками и деревьями, а затем повозка свернула в сторону, начался подъем по узкой улочке.
Город казался оживленным. Матросы, водоносы, носильщики, феллахи[42], музыканты, цирюльники, дервиши, местные чиновники, солдаты и офицеры разговаривали с непередаваемым восточным темпераментом, повышая голос и активно жестикулируя. Среди них встречались европейцы, а так же женщины с накидками на лицах. Мне попались на глаза живописно одетые башибузуки и дрессировщик медведя, правда зверь оказался небольшим и совсем изможденным.
Я смотрел на маленькие лавочки, видел людей, пьющих кофе, курящих папиросы или кальян, слышал местную речь и попытался сопоставить с тем, что было в Средней Азии. И там и тут — мусульманские страны, но здесь больше иностранцев, традиции не такие жестокие, влияние европейской архитектуры ощущалось куда сильнее, да и одевались турки все же лучше, чем хивинцы или бухарцы.
Дома с балкончиками, вывешенные для просушки вещи, ишаки, грязь, мусор, запах свежих лепёшек, крики муэдзинов, мягкие певучие звуки дудука[43]… Не скажу, что город понравился, но у него имелся свой неповторимый колорит. И над всем этим возвышалась громада Святой Софии с четырьмя узкими минаретами. Турки называли циклопическое сооружение Большая мечеть Айя-София.
Извозчик не обманул, он действительно прекрасно знал, где находится русское посольство. Расплатился я с ним курушем, который также назывался пиастром. Деньги я загодя поменял на пароходе и судя по довольной улыбке турка, порядочно переплатил.
Первым делом я представился генерал-лейтенанту графу Игнатьеву Николаю Павловичу, главе посольства. Человеком он оказался солидным, склонным к полноте и рано полысевшим, одевающимся строго в военную форму и сапоги.
— Рады вас видеть, господин подполковник. Вот таких офицеров как вы, нам здесь и не хватало, — сказал он, пожимая мне руку, после чего углубился в чтение привезенного мной из столицы письма.
Я не знал, что он подразумевает под словом «таких», но прием мне устроили радушный. В русском посольстве служило всего двенадцать человек чиновников и офицеров, не считая нижних чинов и слуг. Здесь же проживали жены моих новых товарищей. Среди них безраздельно властвовала Екатерина Леонидовна, супруга Игнатьева, большая красавица и еще большая умница.
Как я узнал впоследствии, английский премьер министр Дизраэли писал, что «пара Игнатьевых стоит больше нескольких броненосцев». И действительно, посол был выдающимся дипломатом и умел оказывать на турецкого султана определенное воздействие. Тем более, канцлер Горчаков Турецким Востоком интересовался слабо, и Игнатьев мог действовать с невиданной свободой.
До ужина я успел познакомиться со всеми членами посольства. Часть из них отсутствовала, выполняя ту или иную миссию, и с ними я встретился позднее.
В честь моего прибытия устроили небольшой ужин с жареным мясом, устрицами и вином. Главной темой за столом служили последние столичные новости, о которых посольские жены расспрашивали меня больше двух часов. Общество подобралось небольшое, но дружное, все делали одну работу. Интриги и взаимное недовольство наверняка имели место быть, но с ними в первые дни я не сталкивался.
Посол дал мне задание изучать город, осматриваться и заниматься всем, что предписал генерал Обручевым. Мне понравилось, что он не лез с мелкой опекой, дав свободу действий.
Из начальства в Константинополе приказывать мне имели право лишь три человека: по дипломатической и гражданской линиям посол Игнатьев и советник Нелидов, а по военной и разведывательной — полковник Родченко, который находился здесь уже более двух лет и прекрасно изучил как город, так и его окрестности.
С ними тремя я сошелся легко и быстро. Игнатьев импонировал мне рассуждениями о панславизме, русской национальной идеи и желанием по мере возможности поддерживать православных в Болгарии и по всему миру.
С Нелидовым, которому через три месяца пожаловали действительного статского советника, мы сошлись на идее будущего разделения Турции и отхода к России Босфора. Родченко же оказался настоящим офицером. Он знал четыре языка, обладал прекрасной памятью, участвовал в завоевании Ташкента, имел успех у женщин, знал, как работать с агентами и умел пить не пьянея. Именно он показал мне парочку мест, где проживали барышни соответствующего поведения, которых еженедельно осматривал доктор и с «которыми можно не волноваться о всяких медицинских неприятностях». В общем, с определенной долей натяжки можно констатировать, что полковник Родченко являлся идеальным солдатом.