— Газета принесла нам официальные извинения, которые мы приняли. Начинать процесс мы не станем. В конце концов, мы сами не сразу разобрались в ситуации. Кроме того, у нашей юридической службы в данный момент накопилась масса дел, и добавлять к ним лишний судебный процесс нам кажется нецелесообразным.
— Господа, последний вопрос, — неожиданно включился промолчавший всю пресс-конференцию ведущий Михаил Терентьев.
— Все, — тихонько сказала Катерина Солнцева, — пошли.
Абдрашидзе кивнул, поднимаясь. Им нужно было незаметно и тихо выскользнуть из зала за несколько секунд до окончания. Батяня никогда не ждал свою команду, даже если их в самом деле задерживали непреодолимые обстоятельства.
Катерина протиснулась к маленькой боковой двери, Венедиктов делал ей знаки. Не понимая, что ему от нее нужно, она кивнула и улыбнулась. Пресс-конференция закончилась. Охрана Кольцова теснила журналистов, которые рвались к столу в надежде получить хоть самое коротенькое, но эксклюзивное интервью.
— Прямой эфир на сколько рассчитан? — спросил рядом Абдрашидзе. Через десять минут начинался прямой эфир на “Эхе Москвы”, то самое эксклюзивное интервью, которое Тимофей даст Бенедиктову, единственному из всех.
— Ты же знаешь, — сказала Катерина рассеянно. К ним приближался Тимофей, окруженный охраной, а журналисты уже атаковали Шубина. — Пятнадцать минут.
Они вошли в смежную комнату, и через несколько секунд туда же ввалился Кольцов со свитой.
— Как мне надоело это дело! — заревел он сердито. — Да еще прямой эфир какой-то выдумали!
— Ты молодец, — шепнула ему Катерина. Все отошли от них, они вдвоем стояли в центре магического круга, в который никто не смел вступить, — я знаю, как тебе было непросто…
— Уж это точно, — буркнул Тимофей Ильич, — а Шубин ничего… Не сдрейфил, хоть я его и пугал, когда публикацию увидел… Я думал, он хлипкий, а он ничего… Ты заметила ту девицу, с которой он тогда приехал? Ну, которая статью написала?
— Нет, — ответила удивленная Катерина. — А что, она была?
— Была, — произнес Тимофей, внезапно приходя в хорошее настроение, — и смотрела на него, как влюбленная кошка. Мне Дудников сказал, что они на почве спасения утопающих очень душевно сблизились.
Это было смешно и совсем непохоже на ее мужа. Она засмеялась и, глянув по сторонам, быстро его поцеловала.
— Ты просто старый сплетник, — сказала она Всесильному, Великому, Могучему и Ужасному Тимофею Кольцову.
* * *
— Егор Степанович, вы просили напомнить, что в четыре часа у вас совещание с начальниками отделов, а в шесть Муромцев из Министерства юстиции.
Егор с раздражением посмотрел на селектор. Зачем он собирает это совещание с начальниками отделов? О чем они будут совещаться? Хоть бы кто напомнил ему, что это за совещание такое и зачем ему понадобилось его собирать!
Он откинулся в кресле и потер глаза под очками.
— А вы не знаете… — начал он, поддавшись порыву, но остановился. Не спрашивать же в самом деле у собственной секретарши, какого черта он назначил это совещание!
— Да, Егор Степанович? — спросила секретарша из селектора таким угодливо-сладким голосом, что у него даже зубы заболели. Почему он ее не увольняет, когда она его так бесит?!
Из человеколюбия, вот почему, решил он внезапно. Побегал неделю без работы и без надежды на нормальную жизнь, вот теперь и… не увольняет.
Чтобы понять другого человека, нужно ненадолго влезть в его шкуру…
— Ничего, — буркнул он и нажал кнопку отключения громкой связи, но через несколько минут, только он вчитался в бумаги, селектор снова призывно хрюкнул, требуя его внимания. — Ну что еще?
— Егор Степанович, — проговорила секретарша виновато, — я забыла сказать… Из приемной Тимофея Ильича сообщили, что он улетает не в понедельник, а вечером в четверг, и вы соответственно тоже…
— Замечательно, — пробормотал Егор, — узнайте хоть, какая там погода в этой Женеве.
— Хорошо, Егор Степанович, — быстро ответила секретарша и отключилась.
Он снова накинулся на работу, которой за время его отсутствия накопилось какое-то совершенно неправдоподобное количество. Он даже представить себе не мог, что неделя — это так много. Или у него просто очень плохо организованные сотрудники, которые без него ничего не могут?
И дома все не слава богу.
Любимый братец объявил, что в институт он больше не пойдет, потому как понял, что это совершенно “не его”, а станет заниматься бизнесом. А уж позанимавшись немного, он поймет, чему должен учиться.
Идиот, сопляк…
Дед, конечно, моментально прикинулся больным и немощным, и лекарство от его немощи было только одно — Димкино возвращение в институт, куда тот возвращаться не собирался.
Вчера позвонила Лидина мамаша и полвечера продержала Лидию у телефона. Егор в конце концов вышел из себя, взял параллельную трубку, послушал мамашины выступления на том конце провода, а потом предложил ей пересмотреть свою жизненную позицию и перестать кривляться. Мамаша стала всхлипывать, Егор трубку положил, и после этого у них с Лидией вышла почти что ссора.
— Зачем ты вмешиваешься! — кричала она. — Я же не вмешиваюсь в дела твоей матери!
— Ты вполне можешь в них вмешиваться, — отвечал он, — но слушать твою мамашу и оставаться в здравом рассудке просто невозможно.
— Ну и не слушал бы! Она же не тебе звонила!
Кроме того, оживились все остальные родственники, впавшие было в столбняк во время его короткой опалы. Всем срочно понадобилась его помощь, а некоторым еще и разъяснения по поводу Лидии. Большинство выражало в ее адрес праведное негодование и осторожное любопытство. Негодования было больше. Всех очень волновал вопрос: что будет с ними, если Егор вдруг обзаведется собственной семьей.
Егор улыбнулся, рассматривая какие-то бумаги.
Все оказалось так просто. Даже проще, чем он думал.
Она осталась с ним, в его квартире, в его постели, и он даже выдал ей из личных запасов брелок, открывающий гаражные ворота. Этот брелок был как бы обещанием, что она никуда от него не денется. И каждый день, возвращаясь домой с работы, он будет заставать ее в кухне с чашкой чая, о которую она всегда задумчиво греет руки, или в собственном кабинете за компьютером среди разложенных бумаг, или на полу в гостиной, где они с Димкой по секрету от деда, который не выносит карт, играют в дурака, делая вид, что играют в шахматы.
У Егора все никак не получалось сказать ей что-то такое важное, главное, что навсегда определило бы их отношения, назвать словами тот самый новый молекулярный порядок, в котором он теперь жил.
Он терпеть не мог слова “отношения”… Он задумчиво перелистнул страницу. Столько работы, а он думает неизвестно о чем да к тому же в Швейцарию лететь придется на целых четыре дня раньше запланированного срока!
Ночь они провели просто замечательно, а утром Лидия, так и не простившая ему вмешательства в ее личные дела, была холодна и независима, уехала еще до того, как он допил кофе, и целый день не звонит, черт бы ее побрал. Словно отвечая на его мысли, затихший было селектор снова ожил, и Егор злобно посмотрел на него.
— Егор Степанович, — пропищала секретарша, — Лидия Шевелева, газета “Коммерсант”, на второй линии. Будете разговаривать?
Шубин снял очки и осторожно положил их на бумаги. И откинулся на спинку кресла. И пристроил ноги на шаткий компьютерный столик.
— Давайте, — приказал он, чувствуя, как на лице сама собой возникает блаженная идиотская улыбка. — Давайте мне Лидию Шевелеву из газеты “Коммерсант”.
Улыбаясь этой самой идиотской улыбкой, он услышал, как теплый коньячный голос произнес ему в ухо:
— Привет.
И тогда, продолжая улыбаться, он сказал то, что ему так давно хотелось ей сказать, но почему-то не получалось и получилось только сейчас:
— Я тебя люблю. Слышишь?