— Что заставляет тебя так думать? — снова спросил он.
На этот раз она слегка приподняла плечи. Она больше ничего не помнила. Тогда он спросил еще более настойчиво:
— Ну, подумай же! Видимо, этот поцелуй…
Он встал и принялся расхаживать по комнате, как будто ее присутствие рядом с ним мешало ему полностью восстановить недавнюю сцену.
— Да, этот поцелуй, — ответила она, чуть подумав. — И затем ваши слова. Вы советовали Мари быть осторожной. «Осторожность! Самое главное — осторожность и осмотрительность», — так вы ей сказали.
— Вот именно! — воскликнул он. — Но и тебе я говорил те же самые слова несколько дней назад, вспомни!
Он повернулся и взглянул на нее так живо, как не смотрел никогда. Его лицо стало важным и строгим.
— Мари — моя любовница, — уронил он. — Ты не ошиблась…
Одним движением она встала с постели. Это было последнее признание, на которое она могла рассчитывать.
— Твоя любовница! — воскликнула она. — И ты мне это говоришь? Ты осмеливаешься этим хвастать передо мною, после всего того, что между нами было?
Он кивнул головой в знак согласия.
— Да, — продолжил он. — Она — моя любовница и уже давно. Она стала ею с первого дня, когда я появился в этом доме, а тебя самой еще не было на Мартинике.
Кровь отхлынула от ее сердца, она с трудом перевела дыхание. Чтобы как-то взбодрить себя, она через силу проговорила:
— Но, я надеюсь, между вами все уже давно кончено?
— Нет. Еще сегодня ночью она была в моих объятиях. Да, — добавил он с небрежным видом, — когда я ушел от тебя и отправился к ней, потому что она меня звала. Она снова стала моей любовницей, как и раньше. И это продолжалось всю ночь!
Луиза была поражена, растеряна, и ее глаза смотрели в пустоту.
А он снова принялся ходить по комнате и не обращал на нее никакого внимания. Он говорил. Он говорил как бы сам с собой, металлическим голосом, сухо и холодно.
— Я уже говорил тебе, Луиза, что в жизни существуют обязательства. Одним из них, и самым основным, для меня является оставаться любовником Мари. Я также говорил тебе о крупном предприятии, для осуществления которого мне нужна Мари, мне необходимо владеть ее сердцем, ею полностью, чтобы добиться своих целей. Да, часто человеку, которому поручено важное дело, я повторяю снова, приходится заниматься неподходящим для него и даже отвратительным делом. Я добродетельный человек. И ты не должна в этом сомневаться. Добродетель требует от человека отречения от многих вещей, порой даже жертвы. Именно добродетель заставляет врача-хирурга касаться руками отвратительных язв на теле другого человека, вскрывать гнойные нарывы, потому что на врачах лежит священный долг помогать страждущим и больным. Чем выше долг, тем благороднее те средства, которые используются для его осуществления, какими бы грязными они ни казались с первого взгляда!
Он повернулся к ней и слегка торжественно сказал:
— Луиза, вам надо знать, что после этих слов я люблю вас сильнее, чем кого бы то ни было на всем свете. Вы для меня все. Если бы я не нашел в вас настоящего величия души, я бы никогда не был с вами настолько откровенен, но я уверен, что вы меня понимаете и даже поможете мне в выполнении той великой миссии, которая на меня возложена. Да, Луиза, я вас люблю и люблю до такой степени, что теперь, когда вы владеете моей тайной и откажетесь оставаться со мной, — я уеду отсюда. Да, я брошу свое дело и уеду, чтобы забыть вас, потому что без вас жизнь потеряет для меня всякий смысл!
Он ожидал ответа, но его все не было.
Он встал на колени перед нею и взял руку, которую она не стала отнимать. Пальцы ее были холодны, как лед, и безжизненны, как свежесрезанные побеги бамбука.
Со всей страстью он сказал:
— Луиза, моя дорогая Луиза, можете вы пойти на такую великую жертву: согласиться на то, что Мари останется моей любовницей? Не говорите ни о каком разделе, мой дорогой друг, не может быть никакого раздела тогда, когда в этом не участвует сердце! Вам принадлежит самое лучшее, что у меня есть! Остальное не считается… Оставьте это для Мари! Помогите мне, чтобы у меня все получилось так, как я задумал! Поддержите меня, не судите слишком строго! Не гоните меня… Пройдет время, и мы вместе отпразднуем нашу победу!
Она оставалась неподвижной, молчаливой и как будто окаменела.
Он довольно долго ждал и следил за выражением ее лица, ждал, какое она примет решение, но она по-прежнему оставалась неподвижной и неодушевленной, как мраморное изваяние.
Он с шумом откашлялся и с горечью продолжил: