1957
ВАШ СПУТНИКЯ — земной, но сказка стала былью:На вселенской мельнице тружусь,И осыпан мелкой млечной пылью,Вместе с вами, звезды, я кружусь.Я б навек от смертных откололся,Утверждаясь в собственном тепле,Но грибок внутри меня завелсяИ сигналы подает земле.Боже правый, я не жду награды,Верьте, что, кляня судьбу мою,Предаю вас, чистые Плеяды,Солнце и Луну я предаю.Скучно мне лететь в свободном небе,Страшно мне глядеть с вершины дней,И, быть может, мой блестящий жребийМногих мрачных жребиев трудней.Может быть, в каком-то жутком блоке,Где-нибудь в Лефортовской тюрьме,Более свободен дух высокий,Что светить умеет и во тьме.Я парю в паренье планетарном,Но, я знаю, долговечней тот,Кто сейчас в забое заполярномУголь репрессивный достает.Пусть я нов, но я надеждой беден,Потому что не к добру мой труд.Стану я не нужен, даже вреден,И меня без шума уберут.После кратких вынужденных странствий,Связанный с тобой, земная гниль,Разобьюсь в космическом пространстве,Распылюсь, как лагерная пыль.
1957
ПОХОРОНЫУмерла Татьяна Васильевна,Наша маленькая, близорукая,Обескровлена, обессиленаВосемнадцатилетнею мукою.С ней прощаются нежно и просто,Без молитвы и суеты,Шаповалов из Княж-Погоста,Яков Горовиц из Ухты.Для чего копаться в истории,Как возникли навет и поклеп?Но когда опускался гробВ государственном крематории, —Побелевшая от обид,Горем каторжным изнуренная,Покоренная, примиренная,Зарыдала тундра навзрыд.Это раны раскрылись живые,Это крови хлестала струя,Это плакало сердце России —Пятьдесят восьмая статья.И пока нам, грешным, не терпитсяИзменить иль обдумать судьбу,Наша маленькая страстотерпицаВходит в пламя — уже в гробу.Но к чему о скорби всеобщейГоворить с усмешкою злой?Но к чему говорить об усопшей,Что святая стала золой?Помянуть бы ее, как водитсяОт языческих лет славянства…Но друзья постепенно расходятся,Их Москвы поглощает пространство.Лишь безмолвно стоят у моста,Посреди городской духоты,Шаповалов из Княж-Погоста,Яков Горовиц из Ухты.
1958
УЛИЦА ПЕЧАЛИГоворливый, безумный базар воробьевНа деревьях — свидетелях давних боев,Вавилонская эта немая тоскаПотемневшего известняка.Эта улица, имя которой Печаль,И степная за ней безысходная даль,Тишина и тепло, лишь одни воробьиВыхваляют товары свои.Да сидят у подвала с газетой старикИ старуха, с которой болтать он привык,И смотрю я на них, и текут в забытьиБесприютные слезы мои.
1959
ЗАЛОЖНИКОт Москвы километров отъехали на сто,И тогда мимо нас, как-то царственно вкось,Властелин-вавилонянин с телом гимнаста,Пробежал по тропинке породистый лось.Князь быков, жрец верховный коровьего стада,Горбоносый заложник плебея-врага,От людей не отвел он бесслезного взгляда,И как знак звездочета темнели рога.Он боялся машин и дорожного шума,Как мужчины порою боятся мышей,Был испуг маловажен, а важная думаВ нем светилась печальною сутью вещей.Побежать, пожевать бы кипрей узколистный,А свобода — в созвездиях над головой!Пленник мира, на мир он смотрел ненавистный,На союз пожирателей плоти живой.
1960
МОЙ ДЕНЬКак молитвы, рождаются дни,И одни состоят из тумана,В тальниках замирают они,Как вечерняя заумь шамана.У других голоса — как леса,Переполненные соловьями,И у них небеса — туеса,Туеса с голубыми краями.Вот у этих запевка тиха,А у тех — высока, хрипловата,В пестрый гребень муллы-петухаЗаключат они краски заката.А бывают такие утра:Будто слезы из самого сердца,Льется солнце у них из нутра —Изуверская кровь страстотерпца.Как молитвы, рождаются дни,И одни — как пасхальная скатертьПосреди подгулявшей родни,А в окошке — покровская паперть.Ну а мне — на заре ветерок,Бесприютная, смутная дрема,Пьяный дворник взошел на порогСудный день накануне погрома.
1960
ТО ДА СЕКрасивый сон про то да сеПоведал нам Жан-Жак Руссо.Про то, как мир обрел покойИ стал невинным род людской.Про то, как все живут кругомТрудом земли, святым трудом.Как пахари и пастухиДудят в дуду, поют стихи,Они поют про то да се,Играют мальчики в серсо…Жан-Жак, а снились ли тебеСеленья за Курган-Тюбе?За проволокой — дикий станСамарских высланных крестьян?Где ни былинки, ни листкаВ пустыне долгой, как тоска?Где тигр трубил издалека?Где хлопок вырос из песка?Где чахли дети мужикаВ хозяйстве имени Чека?Там был однажды мой привал.Я с комендантом выпивал.С портрета мне грозил Сосо,И думал я про то да се.
1960
У ГРОБАВ окруженье траурных венковОн лежал, уже не постигаяНи цветов, ни медленных шагов,И не плакала жена седая.Только к тесу крышки гробовойАнгелы угрюмо прикорнули,Да оркестр трудился духовой,И друзья томились в карауле.Точно с первой горсточкой теплаРобкого еще рукопожатья,К мертвецу с букетом подошлаЖенщина в потертом сером платье.Скрылась, поглощенная толпой,Что молчание хранила свято…А была когда-то молодойИ любила мертвеца когда-то.А какие он писал словаСуществу, поблекшему уныло,Пусть узнает лишь его могилаДа припомнит изредка вдова…Если верить мудрецам индийским,Стану после смерти муравьем,Глиняным кувшином, лунным диском,Чей-то мыслью, чьим-то забытьем,Но к чему мне новое понятье,Если не увижу никогдаВот такую, в старом, сером платье,Что пришла к покойнику сюда.
1960
СОЛОВЕЙ ПОЕТСоловей поет за рекой лесной,Он поет, — расстаются вдругТо ли брат с сестрой, то ли муж с женой,То ль с любовницей старый друг.Поезда гудят на прямом бегу,И кукушки дрожит ку-ку,Дятлу хочется зашибить деньгу,Постолярничать на суку.Ранний пар встает над гнилой водой,Над зеленой тайной болот.Умирает наш соловей седой,Умирая, поет, поет…
1960
ОДНА МОЯ ЗНАКОМАЯМужа уводят, сына уводят В царство глухое,И на звериный рык переводят Горе людское.Обыски ночью — и ни слезинки, Ни лихоманкиВозле окошка, возле кабинки, Возле Лубянки.Ей бы, разумной, — вольные речи, Но издалечеТолько могила с ней говорила, Только могила.Ей бы игрушки, ей бы подарки, Всякие тряпки, —Этой хохлушке, этой татарке, Этой кацапке,Но ей сказали: “Только могила, Только могила!”Все это было, все это было, Да и не сплыло.
1960
ОЧЕВИДЕЦТы понял, что распад сердецСтрашней, чем расщепленный атом,Что невозможно наконецКоснеть в блаженстве глуповатом,Что много пройдено дорог,Что нам нельзя остановиться,Когда растет уже пророкИз будничного очевидца.
1960
МЕРТВЫМВ этой замкнутой, душной чугунности,Где тоска с воровским улюлю,Как же вас я в себе расщеплю,Молодые друзья моей юности?К Яру Бабьему этого вывели,Тот задушен таежною мглой.Понимаю, вы стали золой,Но скажите: вы живы ли, живы ли?Вы ответьте, — прошу я немногого:Там, в юдоли своей неземной,Вы звереете вместе со мной,Низвергаясь в звериное логово?Или гибелью вас осчастливилиИ, оставив меня одного,Не хотите вы знать ничего?Как мне трудно! Вы живы ли, живы ли?
1960
АКУЛИНА ИВАНОВНАУ Симагиных вечером пьют,Акулину Ивановну бьют.Лупит внук, — не закончил он, внук,Академию разных наук:”Ты не смей меня, ведьма, сердить,Ты мне опиум брось разводить!”Тут и внука жена, и дружки,На полу огурцы, пирожки.Участковый пришел, говорит:”По решетке скучаешь, бандит?”Через день пьем и мы невзначайС Акулиной Ивановной чай.Пьет, а смотрит на дверь, сторожит.В тонкой ручечке блюдце дрожит.На исходе десяток восьмой,А за внука ей больно самой.В чем-то держится эта душа,А душа — хороша, хороша!”Нет, не Ванька, а я тут виной,Сам Господь наказал его мной.Я-то что? Помолюсь, отойдуДа в молитвенный дом побреду.Говорят мне сестрицы: “Беда,Слишком ты, Акулина, горда,Никогда не видать твоих слез,А ведь плакал-то, плакал Христос”.
1960
ДОБРОДобро — болван, добро — икона,Кровавый жертвенник земли,Добро — тоска Лаокоона,И смерть змеи, и жизнь змеи.Добро — ведро на коромыслеИ капля из того ведра,Добро — в тревожно-жгучей мысли,Что мало сделал ты добра.
1960
ПО ВЕСЕННИМ ПОЛЯМТеплый свет, зимний хлам, снег с водой пополам,Солнце-прачка склонилось над балкой-корытом.Мы поедем с тобой по весенним полям,По весенним полям, по весенним полям,По дорогам размытым.Наш конек седогривый по кличке МизгирьТак хорош, будто мчался на нем богатырь.Дорогая, не холодно ль в старой телеге?Узнаешь эту легкую русскую ширь,Где прошли печенеги?Удивительно чист — в проводах — небосклон.Тягачи приближаются с разных сторон.Грузовые машины в грязи заскучали.Мы поедем с тобой в запредельный район,Целиною печали.Ты не думай о газовом смраде печей,Об острожной тревоге таежных ночей, —Хватит, хватит нам глухонемого раздумья!Мы поедем в глубинку горячих речей,В заповедник безумья.Нашей совести жгучей целительный срамСтанет славой людской на судилище строгом.Мы поедем с тобой по весенним полям,По весенним полям, по весенним полям,По размытым дорогам.
1960
КОМБИНАТ ГЛУХОНЕМЫХДаль морская, соль живаяЗнойных улиц городских.Звон трамвая. Мастерская —Комбинат глухонемых.Тот склонился над сорочкой,Та устала от шитья,И бежит машинной строчкойЛиния небытия.Ничего она не слышит,Бессловесная артель,Лишь в окно сквозь сетку дышитПолдень мира, южный хмель.Неужели мы пропали,Я и ты, мой бедный стих,Неужели мы попалиВ комбинат глухонемых?
1960
СОЛОВЕЙ ПОЕТСоловей поет за рекой лесной,Он поет, — расстаются вдругТо ли брат с сестрой, то ли муж с женой,То ль с любовницей старый друг.Поезда гудят на прямом бегу,И кукушки дрожит ку-ку,Дятлу хочется зашибить деньгу,Постолярничать на суку,Ранний пар встает над гнилой водой,Над зеленой тайной болот.Умирает наш соловей седой,Умирая, поет, поет…