1972
ПО ДОРОГЕВдоль забора к оврагу бежит ручеек,А над ним, средь ветвей, мне в ответСоловей говорит по-турецки: йок-йок,Это лучше, чем русское “нет”,Потому что неточен восточный глагол,И его до конца не поймем,Потому что роскошен его произвол,И надежда упрятана в нем.Я не вижу, — каков он собой, соловей,Что поет на вечерней заре.Не шарманщик ли в серенькой феске своейПоявился на нашем дворе?Пахло морем, и степью, и сеном подвод,Миновало полвека с тех пор,Но меня мой шарманщик и ныне зоветУбежать к ручейку за забор.И когда я теперь в подмосковном боруСоловья услыхал ввечеру,Я подумал, что я не умру, а замруПо дороге к родному двору.
1972
ПОДЪЕМВ горах, как благодарный фимиам,Светло курились облачные дымы.Деревья поднимались к небесам,Как недоверчивые пилигримы.Они бранили горную грозу,Метель, и град, и камнепад жестокийИ вспоминали, как росли внизу,Где так привычно следовали сроки.Они забыли злобу топораИ цепкую пилу лесоповала,И то, что было ужасом вчера,В их существе сегодня ликовало.Но, охраняя каждый свой побег,Брели наверх все строже, все упрямей,Чтобы обнять первоначальный снегСвоими исхудалыми ветвями.
1972
АРМЯНСКИЙ ХРАМЗдесь шахиншах охотился с гепардомИ агарянин угрожал горам.Не раз вставало горе над Гегардом,Мы войско собирать не успевалиИ в камне прорубили крепость-храм.И кочевали мы, и торговали,И создавали, каясь и греша,Уже самих себя мы забывалиИ только потому не каменели,Что в камне зрела и росла душа.
1972
“Еще и плотью не оделись души…”
1972
КОЧЕВОЙ ОГОНЬЧетыре как будто столетьяВ империи этой живем.Нам веют ее междометьяБерезкою и соловьем.Носили сперва лапсердаки,Держали на тракте корчму,Кидались в атаки, в бараки,Но все это нам ни к чему.Мы тратили время без смыслаИ там, где настаивал Нил,Чтоб эллина речи и числаЛевит развивал и хранил,И там, где испанскую розуВ молитву поэт облачал,И там, где от храма СпинозуСпесивый синклит отлучал.Какая нам задана участь?Где будет покой от погонь?Иль мы — кочевая горючесть,Бесплотный и вечный огонь?Где заново мы сотворимся?Куда мы направим шаги?В светильниках чьих загоримсяИ чьи утеплим очаги?
1973
КОМИССАРТоржествовала власть, отбросивИ опрокинув Колчака.И в Забайкалье стал ИосифРаботать в органах Чека.Он вызывал к себе семейских,Допрашивал, и подлый страхВнушал им холодок в еврейских,Печально-бархатных глазах.Входил он в души староверокПредвестием господних кар,Молодцеватый недомерок,Длинноресничный комиссар.Мольбы выслушивал устало,Сжимая кулачок у рта.Порой губкомовцев смущалаЕго святая простота.Каким-то попущеньем страннымОн выжил. И на склоне днейВ Сибирь приехал ветераномНа полстолетний юбилей.В глазах — все той же грусти бархат,И так же, обхватив сучок,Туда, где свет в тайге распахнут,Трясясь, глядит бурундучок.
1973
ХАИ?МТам, где мчалась дружина Гэсэра,А недавно — жандармский полковник,Где и ныне в избе старовераМы найдем пожелтевший часовник,Где буддийские книги бурятаРазбрелись по аймакам глухим, —Серебристо-светла, торовата,Есть река по названью Хаи?м,Будем верить преданьям не слишком:То ль, тропой возвращаясь таежной,Да притом, говорят, с золотишком,Был он голью зарезан острожной,То ль трактир содержал он на тракте,Беглых каторжников укрывал,И за свой поплатился характер…Есть река и Хаи?м-перевал.Вечный дух пребывает в кумирне,В древнем свитке и в крестике малом.Хорошо ль тебе, Хаим, в СибириТечь рекой и стоять перевалом?Что мне светит в серебряных всплесках?Иль в тайге улыбается Тот,Кто смутил мудрецов бенаресскихИ в пустыне хранил свой народ?
1973
ЗАВОЕВАТЕЛЬО это море, колыбель изустныхПовествований, хроник простодушных,О Понт Эвксинский после захолустных,Степных местечек и закатов душных!Великолепен мир, когда он целый,Хотя и составной, и виден глазуНе в перекрестье ниточек прицела,А широко, со всех сторон и сразу.Мне хорошо с тобою, ветр соленый,С Европой настоящей и не старой,С атлантами, поднявшими балконы,С театром у приморского бульвара.По улицам, бегущим вниз, иду яНаверх, легко дышу нектаром юга,И, каменного герцога минуя,Я приближаюсь к центру полукруга.Строенья в стиле греческих колоний,Дух Генуи в стенах полуразвалин,И тот же известняк, что в Вавилоне, —Он так же темен, порист и печален.Бедны полупустые магазины,Но где-то есть, я слышал, барахолка.Все по душе мне: шумные румыны,У церкви — старенькая богомолка…Фурункулезный, круглый ростбиф-наци, —Мне обер дал сегодня увольненье.День без придирок, желчных ламентацийИ ожиданья трезвое волненье.С фамилией, на Вавилон похожей,Какой-то русский написал занятноО здешних нравах… Кто же я? Прохожий?Завоеватель? Мутно, непонятно,И если правду говорить, трусливо,Ничтожно я живу. И город вскореОкончится, и слева, вдоль обрыва,Рассердится невидимое море.А справа — кладбище, тропа к спасенью.Спят мертвые, убитые не нами.Надгробья у стены, под мирной сенью,Испещрены чужими именами.Я не могу прочесть, но я их знаю, —Те буквы, по которым наш СпасительЧитать учился в мастерской отцовской,А мать месила тесто и пороюЕго кудрей касалась локотком.О горе нам, в злодействе позабывшим,Что убивать нельзя живых, покудаО мертвых память не истреблена!
1973
ОТПУСК ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫВкруг столбов намотала сугробы поземка,Смутно, дробно, сквозь сумрак мерцает село.Ты подумай, куда занесло тебя, Семка,Ах, куда занесло!”Дуглас” вырвал тебя из кронштадтской блокады,Сутки мерзнет на розвальнях твой чемодан,Ты шагаешь за ним, впереди — вислозадый,Дряхлый мерин Будан.То ли юрты стоят, то ли избы-хибары?То ли варится вихря и гари навар?Там вдали — твои братья по вере хазарыИль становья булгар?Что же тянет тебя в сумрак снежного тыла?Понимаешь ли сам, где родной твой очаг?В польской пуще застыла зола, и застылоВремя в русских печах.Ах, как много в степи ветра, холода, злобы!Это сыплется древний иль нынешний снег?Вкруг столбов намотала поземка сугробы,И далек твой ночлег.
1973
ПОСРЕДИНЕ ЗАПРЕТКИЯ прочел сохраненные честью и чудом листы —арестанта записки:”В этом мире несчастливытолько глупцы и скоты”, —вот завет декабристский.Я пройду по земле,как проходит волна по песку,поглотив свою скорость.Сам довлея себе, я себя самого извлеку,сам в себе я сокроюсь.Мне, кто внемлет владыке времен,различать недосуг —где потомки, где предки.Может быть, я умру хорошо, и убьют меня вдругпосредине запретки.
1973
ОСТРОВОКДлинная песчаная гряда,Синяя байкальская вода,Костерок в таежной тишине,Каторжанский омуль на рожне.А напротив — зелен островок,Не широк, зато золотобок.Сколько лиственниц на нем растет!Или это, свой прервав полет,Птицы собрались на островке,Да застряли в золотом песке.Улететь не могут никуда,Стерегут их небо и вода.
1974
ОЗЕРОСтекло воды озернойНапоминает мнеСтекло трубы подзорной,Сокрытой в глубине.Ее приставил к глазуВожак подземных сил,И по его приказуВоенный стан застыл.Где темень словно камень,А камень старше мглы,Базальтовая рамень,Порфирные стволы, —Увидел полководец,Когда смотрел в трубу,Избенку, огородец,Песчаную тропу.Она вела куда-то, —Быть может, в те края,Где вертоград заката,Где башня соловья.Земля была как чудо,И он смотрел туда,Где без тебя мне худо,Где мне с тобой беда.
1974
ВЕЧЕРЕЕТТемный дуб достигает лазури,Но земля ему стала милей.Как сонет, посвященный Лауре,Он четырнадцать поднял ветвей.Он ведет на заветном и звонкомЯзыке свой спокойный дневник:”Был я утром сегодня ребенком,Вечереет — и вот я старик”.
1974
В ГОЛУБОМ СОСУДЕВ лесу июля, в голубом сосуде,Подробно, точно вычерчены ели,И только люди потому и люди,Что их угадываешь еле-еле.Как хорошо, что был Творец неловок,Что не был увлечен задачей мелкойИ свой небрежный, свежий подмалевокОн не испортил тщательной отделкой.
1974
“В этом городе южном я маленький школьник…”
С. Б. РассадинуВ этом городе южном я маленький школьник,Превосходные истины тешат мой слух,Но внутри меня шепчет какой-то раскольник,Что рисуются буквы, а светится дух.Страстно спорят на говоре местном южане,Но иные со мной существа говорят:Словно вещая птица из древних сказаний,Прилетел небывалого цвета закат.Новым, чистым дыханьем наполнился будень,Обозначилось все, что роилось вдали,Лодки на море — скопище старых посудин —Превратились в мерцающие корабли.Стало вольностью то, что застыло темницей,Свет зажегся на стертой скрижали земной,Все иду, все иду за нездешнею птицей,А она все летит и летит надо мной.
1975
РУССКАЯ ПОЭЗИЯПокуда всемирный ФердыщенкоБерет за трофеем трофей,Уже ты на лавры не заришься,А только бессмысленно старишься,Мещанка, острожница, нищенкаДворянских, мужичьих кровей.Куда как ликующей мнимостиСлабей непреложность твоя,А все ж норовишь ты упрочиться,То плакальщица, то пророчица,То ангел из дома терпимости,То девственный сон бытия.Строка тем косней, чем мгновеннее,А крылья — неспешной даны.Лишь в памяти зреет грядущее,Столь бедно и глухо растущее,И ты уничтожишь забвениеДыханьем вселенской весны.