14.06.1983
НАДПИСЬ НА ВОСТОЧНОЙ КНИГЕ
Зачем непрочные страницы множить
И в упоенье, в темноте надменной
Выделывать сомнительный товар?
Приходит Время, как халиф Омар,
Чтоб ненароком книги уничтожить,
За исключением одной — священной.
19.07.1983
"О, как балдеет чужестранец…"
* * *
О, как балдеет чужестранец
В ночном саду среди пустыни,
Когда впервые видит танец
Заискивающей рабыни.
О, как звенят ее движенья,
То вихревидны, то округлы,
Как блещут жизнью украшенья
И глаз стопламенные угли.
А там, за этим садом звездным,
Ползут пески, ползут кругами,
И слышно в их дыханье грозном:
— Вы тоже станете песками.
21.08.1983
Я хочу умереть в июле,
На заре московского дня.
Посреди Рахилей и Шмулей
Пусть положат в землю меня.
Я скажу им тихо: "Смотрите,
Вот я жил, и вот я погас.
Не на идише, не на иврите
Я писал, но писал и о вас.
И когда возле мамы лягу,
Вы сойдите с плит гробовых
И не рвите мою бумагу, —
Есть на ней два-три слова живых".
30.08.1983, Горбово
Ты Господом мне завещана,
Как трон и венец — королю,
На русском, родном, — ты женщина,
На русском тебя восхвалю.
Не знаю, что с нами станется.
Но будем всегда вдвоем,
Я избран тобой, избранница,
Провозглашен королем.
Светлеет жилье оседлое
Кочевника-короля.
Ты — небо мое пресветлое,
Возлюбленная Земля.
09.09.1983
Если бы выставить в музее плачущего большевика.
Маяковский
Все подписал, во всем сознался.
С генштабом Гитлера спознался,
Весь променял партийный стаж
На шпионаж и саботаж.
Листовки, явки, вихрь свободы,
Подполье, каторжные годы,
Потом гражданскую войну, —
Все отдал, чтоб спасти жену:
На двадцать лет она моложе,
Два сына на нее похожи…
И вывел он пером стальным
Свой знаменитый псевдоним,
И зарыдал вблизи музея…
Ежов, наглея и робея,
Смотрел, как плачет большевик,
Но к экспонатам он привык.
05.10.1983
Посольской елки разноцветный сон.
Еще рождественский сияет праздник.
Меж двух коринфских вычурных колонн
Играет пианист-отказник.
Он молод, бородат, щеголеват,
И, кажется, от одного лишь взмаха
Двух птиц — двух легких рук — звучат
Колоколами фуги Баха.
Ему внимают дамы и послы,
Священник православный из Дамаска.
Колонны, кресла сказочно белы,
Но мне мерещится другая сказка:
На палубе толпится нищета.
Что скрыто в будущем туманном?
Как жизнь пойдет? Как будет начата
Там заново за океаном?
Я слышу бормотанье стариков,
Я вижу грязные трущобы
И женщин, но уже без париков,
Глядящих издали на небоскребы,
На ярко освещенный Яшкин-стрит,
На улицы, где маклеруют,
А дети — кто зубрит, а кто шустрит,
А кто беспечно озорует.
Им суждено в Нью-Йорке позабыть
Погромы в Ковно, в Каменец-Подольске,
С акцентом по-английски говорить,
Как некогда по-русски и по-польски.
Один стоит поодаль. Он затих.
С улыбкою на личике нечистом
Он слышит ангелов средь свалок городских,
Он станет знаменитым пианистом.
11.01.1984
Забудем о заботах книжных,
О запылившихся трудах:
Теперь дороже
Нам снизки ласточек недвижных
На телеграфных проводах
И день погожий.
Под кровлей раннего тумана
Мне показалось: лес далек,
Но он был ближе,
Чем мысль, пришедшая нежданно,
Чем этот легкий мотылек,
Плясун бесстыжий.
О чем же мысль пришла? О раннем
Сиянии дерев и трав;
О бесполезном
Раздумье, слитом с умираньем;
О том, что, мир в себя приняв,
Мы в нем исчезнем.
17.11.1984
Зеленое, мокрое поле овса
С улыбкой — иль это смеется роса? —
Взирает на утренние небеса.
За полем, одетые в белый наряд,
Березы свершают старинный обряд:
Молитву они бессловесно творят.
А дальше, за рощей, впадает река
В другую реку, наклонившись слегка,
И старшей подруги вода ей сладка.
А дальше, где в гору идет колея,
Глушилок-страшилищ торчат острия,
А дальше, а дальше — Россия моя.
Россия мздоимцев, Россия хапуг,
Святых упований и варварских вьюг.
И мерзко хмельных и угодливых слуг.
И пусть по России прошелся терпуг,
Россия — росою обласканный луг
И памятный первый погромный испуг.