Дед Михаил унаследовал от своего неподтвержденного половецкого пращура не только брови, нос и подбородок, но и красивые, прямые, темно-русые волосы. А высокий лоб, правильный овал лица, серые глаза и мягкий характер он мог унаследовать от каких-нибудь вятичей, проходивших по этой земле во время оно, и таким образом очень удачно соединил в себе весь этот коктейль генетических линий, сбитый из десятков поколений славян Волоколамской губернии. Родившись непосредственно после Великой Октябрьской, в тысяча девятьсот двадцатом году, давшей ему с его идеальной в то время крестьянской родословной VIP билет в социальный лифт, он пошел учиться в летное всего за несколько месяцев перед началом Великой Отечественной. И сегодня, на выходе из Ульяновского ЗАГСа, тесть Михаила Иосиф, наблюдая орлиный профиль зятя, так и представлял, оплакивая первую и неизбежную брачную ночь своей голубки Наденьки, как мифический красавец-половец пару столетий тому назад, скоро спрыгнув с раздувающего бока горячего вороного, лихо рвет рубаху на будущей праматери Мишки, обнажая ее светло-розовые сосцы, и бросает ее потом с размаху на пряный августовский сеновал, со всеми вытекающими, как говорится. И гнал от себя эти дикие псевдоисторические фантазии, потому что негоже советскому человеку, а тем более отцу невесты, в, святой для любого родителя момент сочетания браком детей, думать о таком бесстыдстве. Хотя все же и поделился своей теорией о половецкой интервенции с новоиспеченным зятем-комсомольцем во время застолья после пары рюмок. Он полюбил его сразу же, как родного сына до конца своей короткой жизни. Через несколько месяцев Иосифа Карта, так и не призвав на фронт, расстреляли.
Яс обожал слушать истории деда с бабушкой об их молодости, как, наверное, это любят все внуки и внучки в этом мире, и историю их знакомства тоже знал назубок. Михаил познакомился с Надеждой, тогда записной красавицей и любительницей разбивать мужские сердца с пол-оборота своих длинных ресниц, загибающихся над большими, влажными карими глазами, в Ульяновске. В этот город, знаменитый рождением вождя мирового пролетариата и переименованный из Симбирска в его честь, перевели перед войной дедовское летное военное училище из-под Ростова, эвакуируя его подальше от границы. А Надежда приехала туда из дальневосточного Благовещенска к своим родственникам не помереть с голоду в тяжелое военное время и заодно выучиться премудростям бухгалтерского дела.
Ульяновск ведь стоял на Волге, и купеческая смекалка раскулаченного, но пока еще живого Иосифа Карта подсказала ему, что уж рыбы, по крайней мере, его дочь там всегда получит. Об оккупации Ульяновска немцами даже речи быть не могло, ведь он стоял далеко за Москвой, а значит, врагу до него не дойти – так рассуждал видавший виды Карт, собирая свою драгоценную Наденьку в дальнюю дорогу к брату. В Благовещенске ее он оставлять не хотел: его жена и смысл жизни Вера умерла несколько лет назад от менингита, его тоже могли мобилизовать со дня на день, поэтому у родственников на Волге было надежнее. Надя ехала туда не с пустыми руками. Она везла с собой мешок муки и мешок соли (как оказалось впоследствии, это было намного лучше всяких денег и позволило ей сытно и безбедно прожить все время там, до того, как после свадьбы уехала вместе с мужем на монгольский фронт). В Ульяновске они с Михаилом встретились на танцплощадке – молодость всегда сильнее войны – одним весенним вечером сорок второго и полюбили друг друга с первого взгляда. Встреча их была и простой, и одновременно волшебной, как все первые встречи всех молодых влюбленных людей на этой Земле. Война шла жестокая, долго ухаживать было невозможно, и уже осенью они расписались. Надежда была старше Михаила на один год, но при замене паспорта после женитьбы сказала, что ее год рождения записали неправильно. Что не сделаешь ради любимого мужа. Даже станешь с ним одного года.
Михаила через год после женитьбы осенью сорок третьего успешно выпустился из училища и, конечно, сразу же мобилизовался, но воевать ему пришлось совсем в другой части света, нежели он себе это представлял. Судьба пожелала, чтобы он получил боевое крещение не где-нибудь под Выборгом или Львовом в одном из сокрушительных «десяти сталинских ударов» сорок четвертого, а совсем в противоположном уголке СССР. Его отправили сначала летным инструктором в Ашхабад, а потом и вовсе на Халхин-Гол, на монголо-китайскую границу держать на коротком поводке некогда образцовую, ужасающую монголов и китайцев своей вымуштрованностью и свирепостью, а в конце войны уже изрядно пообтрепавшуюся и в общем не опасную, Квантунскую армию.