– Я пошла назад, – разочарованно сказала Мышь, но осталась у люка. Ее астма не любит пыли. Мышь сразу краснеет, начинает задыхаться и пшикать в рот из баллончика, только лекарства ей плохо помогают.
– Гляди оттуда, а будет плохо, сразу выскакивай из дома, – посоветовал я.
– Разберусь, – буркнула Мышь.
На чердаке стоял полумрак. Нагибаясь под гамаками паутины, я дошел до светового оконца и распахнул его настежь. Косой солнечный луч ворвался на чердак. В нем плясали пылинки. Внизу Гематоген поднял голову на стук раскрытой рамы – и, конечно, промолчал.
– Странно, у меня даже слезы не текут, – заметила Мышь. – Может, в тайге другая пыль?
Я оглядывался. Под седой кисеей паутины проступали очертания древних радиоприборов с лампами и циферблатами.
Мышь сказала:
– Рация.
– У Гематогеши?!
– А что, Гематогеша не человек? Здесь была метеорологическая станция, он сидел и передавал по радио, какая погода в тайге. А потом его заменили на спутник. Из космоса же лучше видно.
Мне всегда казалось, что старик не сумел бы освоить ничего сложнее колуна.
– Не знал, – выдохнул я.
– Потому что ты не любопытный. А я все-все спросила у Болтунова. Надо же было знать, куда нас везут. Только все равно получился как бы обман, – вздохнула Мышь. – Болтунов говорил: «Бывшая метеостанция», «Погоду по всей трассе давали», а тут избушка на курьих ножках и старик сидит, керосин экономит. Мне представлялось, что все посерьезней. А Петя служил в армии прапорщиком и хотел забрать Гематогена к себе. Гематоген говорит: «Никуда не поеду, я тут привык». Тогда Петя решил ему хотя бы новую избу построить, но его укусила гадюка, вот…
Мышь журчала без перерыва. Я понял, что она опять сочиняет, и слушал вполуха. Так, рация, стул с провалившимся плетеным сиденьем, покрытый пылью толстый журнал на столе… А это что? Сундук. Раньше я видел их только на картинках в детских книжках, где царь Кощей над златом чахнет.
Сундук был высотой мне по пояс, с горбатой крышкой, окованный железными полосами. Я вывернул из дужек незапертый замок и приподнял крышку. В глаза бросились какие-то не то юбки, не то платья из ситца с блеклыми цветами. Стало неловко, как будто я подглядел чужую жизнь.
– Что там? – спросила Мышь.
– Женские вещи. Раз был сын, то и жена была. Тоже умерла, наверно.
Я закрыл сундук и пошел дальше. Вот вместилище поновее – чемодан из картона. У нас такой стоит в чулане, папа называет его фибровым. Наверное, фибр (или фибра?) это и есть плотный картон.
– Оно, – сказал я, приподняв крышку. Сверху в чемодане лежали детские коньки и сдутый футбольный мяч.
– Тащи сюда! – скомандовала Мышь.
Я еле оторвал чемодан от пола, такой он был тяжелый. Помимо коньков и мяча в нем нашелся целый склад солдатиков, машинки непривычного вида и железная дорога с заводным паровозом. Солдатики были самые обычные, с грубо зачищенными заусенцами от литья, покрашенные облупленной зеленой краской с ярко-розовым пятном лица. Машинки тоже не блистали тонкостью отделки.
Мышь покачала головой и вслух высказала то, что думал и я:
– Может, шпагу взял и старик, но она не из этого гарнитурчика.
Из вежливости она отложила себе поиграть несколько солдатиков и пластмассовую машинку, похожую на «Фольксваген-жук». Я в жизни не видел таких примитивных игрушек. Окна даже не прорезаны, а нарисованы серебрянкой; на днище глубоко выдавлена цена – «7 коп.».
Как водится, мы показали игрушки Гематогену, тот кивнул – можно.
– Большое спасибо, Гермоген Пантелеевич! – отчеканила Мышка. Спросить про шпагу она опять постеснялась.
Надо еще сказать, что, пока мы были в избе на половине Гематогена, я заглянул на посудную полку и на печь, проверил стол, подоконник – словом, все открытые места. Интересовала меня не столько даже шпага, сколько признаки того, что старик делает миниатюрные вещи. Микроскоп сказал бы очень многое. Или необычные инструменты: рукоятка у них должна быть нормальной величины, а рабочая часть – крошечная. Наконец, следы, которые остаются от работы: царапины, металлические опилки, ожоги от расплавленного припоя на столе – или скорее на подоконнике, где светлее. Но нет. Самым тонким инструментом был оселок для косы. Непонятное приспособление, валявшееся на тумбочке, оказалось, как я понял, машинкой для набивки охотничьих патронов.
Сделать шпагу старик не мог. Купить? Боюсь, что крохотная безделушка была дороже всего имущества в доме. Для человека, который еще недавно торговал шкурками, Гематоген жил очень бедно. Гардеробом ему служил занавешенный шторкой угол за печью. Самые ценные вещи – древний карабин с оптическим прицелом да два охотничьих ружья – висели над кроватью. Была еще самодельная тумбочка, но туда я не полез – надо же совесть иметь. Скорее всего, старик хранил там нижнее белье, потому что нигде больше не было места, закрытого от любопытных взглядов.