– Этак скоро и места не осталось бы!
– Это был большой бункер.
– Да ну, бред! Представь: как он его копал, обустраивал, как потом с раствором возился каждый раз…
– Маньяк он и есть маньяк, ему не в тягость.
– А поймали-то как, если тел не находили?
– Не знаю. Знаю только, что до того мужика и бункер никто не находил.
– Чудно. Погоди, это тот, кого никак поймать не могли, и еще кучу народу казнили за его преступления?
– Про кучу не знаю, а о двоих слышал. Слышал, что и в последний, третий раз могли расстрелять не того, так что, может, он жив еще…
– Прекрати! – Катя уже откровенно светила картами, слишком была увлечена мыслями о маньяке.
– В той же газете прочел? Из бабкиной подшивки?
– Ага.
– А рядом была статья, как инопланетяне похитили Киркорова?
– Что прочел, то и рассказываю, – пожал плечами Халк. – Но какая идея с бункером!
– Трудоемкая. – Катя сгребла последние два туза себе на погоны. – Завязывайте со страшилками, а то я спать не смогу.
За окном давно было темно. Мимо тянулась только черная полоса деревьев на фоне синего неба. Поезд замедлял ход.
– Что за остановка? – Халк прижал лицо к стеклу, заслоняясь от света ладонями. – Ни черта не видать.
– Тебе-то что? Станция и станция…
– Ее не должно быть! Я этот поезд наизусть знаю, после Окуловки следующая только Бологое, это ехать и ехать. А Окуловка только что была.
– Ну, значит, изменился маршрут и чешет со всеми остановками.
– А время прибытия не изменилось, да?
– Вот утром и увидим. Что ты прикопался к этой станции?
Поезд наконец остановился на неосвещенной платформе. Халк плотнее прижался к стеклу, пытаясь прочесть название, но не мог. Витек прилип рядом с ним:
– Раздолбанная платформа, табличку сбили давно.
– Как в фильмах ужасов, – пискнула Катя.
По коридору протопала проводница, лязгнула откидная лестница.
– Кто-то садится.
– Вот его и спросим, откуда он.
– Да что вы, в самом деле! Ну, Угловка это или какая-нибудь Алешинка. Какая вам разница?!
Отъехала дверь нашего купе – дед выглянул. Тут же уехала обратно. В коридоре завозились, опять лязгнула откидная лестница: на таких маленьких станциях очень короткие остановки.
– Спасибо, девочка. За чайком я сам подойду. – Голос вроде стариковский, а звонкий, без шамканья. Я из купе в другом конце вагона слышала каждое слово, будто наш новый попутчик всю жизнь проработал в театре.
В голову мне тут же ударила кровь, и пульс застучал вдвое быстрее, чем положено. Тревога! Я втягивала носом воздух: не так-то это просто, когда дыхание учащается.
Мыло. От старичка пахло мылом и чем-то вроде картошки, крахмалом, кажется. Да, похоже, он крахмалит воротнички рубашек. Он подошел к нашему с дедом купе и постучал.
– Ир, ты чего? – Катя нехорошо на меня глянула: неужели тоже чувствует? Или это у меня лицо такое?
– А? Ничего. Спать пора. Пошли. Заодно заценю нашего нового попутчика.
– А по голосу он старый! – Но карты все-таки смешала и пошла со мной на выход.
– Соскучитесь – приходите, мы еще долго не ляжем. – Фиалка говорил это уже нашим спинам.
В коридоре горел свет, и вагон от этого выглядел как-то по-больничному.
– Что-то твоя маман признаков жизни не подает.
– Самой странно. Спать она бы без меня не легла. Зачиталась, может? Тогда сейчас начнется…
– Идем провожу.
– Точно. При тебе она сильно орать не будет.
Мы прошли в другой конец вагона, всего-то с десяток шагов, и с каждым шагом мой пульс выстукивал все быстрее. Чепуха. Чепуха, ерунда. Если бы что-то уже случилось с Катькиной матерью, я бы заметила. Я бы услышала, я бы почувствовала, я бы…
Катька толкнула дверь – темно. Она тихонько вошла первой, я заглянула в купе. В луч света из коридора попали ноги в розовых носках. Катька зашипела «пока», приложив палец к губам и закрывая дверь перед моим носом, чтобы свет не разбудил мать. Я бесстыже просунула голову в дверь и прислушалась: дышит? Дышит. Нервная я стала в последнее время!
– Ир?
– Спокойной ночи. – Я быстро ушла по коридору в наше с дедом купе.
У нас не скучали. Еще из коридора я услышала бодрый голос нашего нового попутчика:
– Я ему говорю: «Что ж ты не подготовился, у тебя три месяца было!» А он: «Ну лето же, какая тут подготовка». И глаза такие честные-честные – видно, что крик души.
– Здрасьте.
Старики уставились на меня с видом «Это еще кто?». Да, новый попутчик правда старик. Древний, старше деда, за морщинами глаз не видать. А голос – хоть со сцены пой, учительский такой голос.
– Внучка моя. Курсант Варшавская. А это Роман Андреевич, преподаватель, как я.