– К тому все и идет, – ответил поэт. – Природа, – как определил однажды один известный художник, – не поспевает за нашими идеалами. В прогрессивной Германии улучшают водопады и украшают скалы. В Париже разрисовывают детские личики.
– Разве можно винить в этом цивилизацию? – вступилась студентка. – Древние бретонцы умели хорошо подбирать краски.
– Первые слабые шаги человека в искусстве всегда направляются к банке с румянами и краске для волос, – утверждал поэт.
– Какие у вас узкие взгляды! – засмеялась старая дева. – Цивилизация дала нам музыку. Не станете же вы отрицать ее значение для нас?
– Милая леди, – ответил поэт, – вы заговорили именно о той отрасли искусства, до которой цивилизации нет вовсе или очень мало дела – о единственном искусстве, которым природа одарила человека наравне с птицами и насекомыми, о единственном наслаждении, которое мы разделяем со всеми созданиями, исключая только собак; но даже вой собаки, может быть, есть добросовестная, хотя и неудачная, попытка произвести своего рода музыку. У меня был фокстерьер, неизменно подвывавший в тон. Ювал не помог нам, а, напротив, стеснил нас. Он наложил на музыку оковы профессионализма, так что теперь мы уподобляемся дрожащим мальчуганам из лавки, платящим деньги за вход, чтобы посмотреть на игру, в которую они сами не смеют играть. Так и мы сидим молча в своих креслах, слушая исполнителя, которому платим. Музыка должна бы быть всеобщим достоянием. Человеческий голос всегда останется превосходнейшим инструментом из всех, каким мы обладаем. Мы даем ему огрубеть, чтобы он лучше звучал через медные трубы. Музыка могла бы быть выразительницей идеи всего мира; цивилизация превратила ее в язык замкнутого кружка.
– Кстати, – сказала светская дама, – раз разговор зашел о музыке. Слышали вы последнюю симфонию Грига? Она недавно появилась. Я ее разучила.
– Ах, сыграйте! – попросила старая дева. – Я так люблю Грига.
– Что касается меня, то я всегда был того мнения… – начал было я.
– Помолчим, – остановил меня поэт.
– Я никогда не любила ее, – сказала старая дева. – Я всегда знала, что она бессердечная.
– Мне кажется, что она поступила, как истинная женщина, – парировал поэт.
– Право, вас следовало бы прозвать воскресшим доктором Джонстоном, – сказала светская дама. – Мне кажется, зайди спор о прическе фурий, вы бы стали восхищаться ею. Вам бы, вероятно, показалось, что это естественные кудри.
– У него в жилах течет ирландская кровь, – объяснил я. – Ирландец всегда должен составлять оппозицию правительству.
– Мы должны быть благодарны нашему поэту, – заметил философ. – Что может быть скучнее приятного разговора, то есть такого, где каждый старается сказать другому только приятное. А сказанная неприятность только подзадоривает.
– Может быть, это причина, почему современное общество так скучно. Наложив табу на всякое разногласие, мы отняли у нашего разговора всю пикантность. Религия, пол, политика – всякий предмет, о котором действительно можно подумать, тщательно изгоняется из светских собраний. Разговор превратился в хор или, – как остроумно выразился один писатель, – «в погоню за очевидностью без вывода». Если мы только не заняты сплетнями. То и дело слышно: «Вполне согласна!.. Совершенно верно… И я того же мнения»… Мы сидим и задаем друг другу загадки: «Что сделал сторонник буров?.. Что сделал Юлий Цезарь?»
– Мода заступила место силы, когда сила отсутствовала в продолжение нескольких столетий, – прибавил философ. – Даже в общественных делах заметна такая же тенденция. В настоящее время невыгодно принадлежать к оппозиции. Главная забота Церкви – достигнуть единогласия со светскими мнениями. Голос пуританской совести с каждым днем слабеет.
– Я думаю, что именно поэтому Эмили никогда не могла ужиться с бедным Джорджем. Он соглашался с ней во всем. И она говорила, что чувствует себя при этом ужасно глупой.
– Человек – животное, созданное для борьбы, – объяснил философ. – Один офицер, принимавший участие в южноафриканской войне, недавно рассказывал мне, как однажды, когда он командовал ротой, пришло известие о появлении в соседстве небольшого неприятельского отряда. Рота тотчас бодро выступила и, после трех дней трудного пути по холмистой местности, встретилась с врагом. Оказалось, что это вовсе не враг, а сбившийся с пути отряд императорской полиции. Выражения, которыми рота встретила несчастных соотечественников и братьев по крови, – по словам моего приятеля, оставляли желать лучшего относительно вежливости.