— Ну, — после вдумчивого осмотра заключил робот-Саша: — Скорее, все-таки больше похоже на бобра.
— Зато уши! — воскликнул режиссер и решил уточнить: — И усы и нос! Скажите, Вязов, а их репродуктивная способность тоже…
— Да.
— Ого! Поразительно! Однако, — озадачился режиссер, — Я перестаю понимать, зачем мы вообще летели на этот ваш фестиваль. Ведь нам буквально нечего показать! Вы требуете постановку без конфликта, без страстей, без выявления пороков, без чувств, в конце концов! Да еще и в плохом исполнении. К чему вообще было заявлять театральное действо, если нам ничего нельзя?
— Ничего не попишешь, — развел руками Вязов. — От Земли на фестиваль в числе прочего заявлена театральная постановка. Менять заявку, значит потерять лицо. Отчего мои соображения по этому поводу не были учтены руководством — вопрос отдельный, и я подниму его в другое время и в ином месте. Не исключен саботаж. Хотя, полагаю, скорее причиной стала обычная высокомерная глупость и недалекость. Теперь же нам, а вернее вам, Станислав Станиславович, остается лишь выкручиваться.
— Ну, знаете! Это уже, голубчик, ни в какие…
— И я чрезвычайно рад! — перебил режиссера Вязов, — что именно Вы, и никто другой прибыли сюда для решения столь трудной задачи подобного международного масштаба. Не думаю, что на Земле найдется сейчас иной мастер, способный спасти положение.
Робот преданно с обожанием созерцал лысину шефа, уже понимая, что тот, падкий на лесть, согласен на любые авантюры. Обдумав слова Вязова, режиссер засиял удовольствием, самодовольно крякнул, отер лицо платком:
— Неужели все действительно так серьезно?
— Поверьте, от того, как наши многочисленные инопланетные коллеги воспримут постановку, возможно, будет зависеть весь тон наших дальнейших дипломатических отношений.
— Ну что ж, ну что ж, — глазки режиссера сладко затуманились. — Это ведь вызов? А? Настоящий вызов, черт побери! Покажем этим засранцам настоящую русскую театральную школу. В лучших традициях! Послушайте, голубчик, а передайте-ка мне список этих ваших «уступок», полистаю на досуге.
— Там тысяча триста девять основных пунктов, — помрачнел Вязов, — С поправками, исключениями, дополнениями и комментариями. Кроме того существует масса недокументированных прецедентов. Так что, лучше обращайтесь ко мне напрямую, быстрее будет.
— Голубчик, и все это вы помните? — обомлел мэтр.
— Работа такая. Приходится и помнить, и на практике ежедневно применять. Тут ведь, как на минном поле: любая грубая ошибка ведет к обидам и скандалам. Проклятый фестиваль! Ежедневно приходится растаскивать «представителей» по углам, только потому, что у одних принято носить в качестве украшения черепа поверженных врагов, а другие усматривают в демонстрации мертвой плоти неуважение к одному из их сорока своих богов, или не терпят избытка полиуретана в одежде. Не говоря уже о любителях метить территорию, которые на прошлой недели устроили марш протеста против роботов-уборщиков. Культура!
— Нервная должно быть работа, — посочувствовал робот Саша.
— Ничего, — улыбнулся Вязов, — Важно грамотно подобрать антидепрессанты. Ну так, что? Маэстро? Беретесь за дело.
— Разумеется! — самодовольно отозвался режиссер. — Есть у меня одна презабавная мыслишка.
Зал был полон. Станислав Станиславович сидел сбоку от сцены на балкончике, щурясь на софиты сквозь громадные темные очки. За обширной спиной режиссера бледный как тень маялся Вязов, нервничал и качался на каблуках. Наконец, подняли занавес.
На сцене ровной шеренгой стояли актеры «Русского ретро» в очках и костюмах разных эпох и стилей. Они гордо смотрели в зал, не произнося ни слова. И вдруг! Слаженно и четко, красиво и умело принялись кланяться публике так, словно только что отыграли премьеру самого восхитительного в мире спектакля. Их мысли были старательно чисты, а чувства открыты. Они кланялись заслуженно. За то, что летели миллионы километров в черную прорву космоса. За перенесенные тяготы. За готовность подарить миру своё искусство. За сотни сыгранных ранее спектаклей. За старую школу, за великих авторов, за весь накопленный потенциал культурного наследия старушки Земли, не нуждающийся в доказательствах.
Первыми зааплодировали телепаты, уловившие эту восхитительную гордую смесь чувств и эмоций. За ними прочие и прочие, пока весь зал не грохнул аплодисментами. Актеры кланялись. Зрители рукоплескали, возможно впервые в жизни, переняв этот обычай у людей. Даже прима, сама Амалия Кротова прослезилась и уже не вспоминала больше о неприятностях пережитого пути. Маленький театр тонул в овациях и сильных чувствах.