— Галина Сергеевна! Вы здесь? Женщины беззвучно растирали по щекам слезы и молчали, а Леха, бросив сумку в багажник красных Жигулей, хлопнул крышкой и тачка рванула. Кот перебежал дорогу и дальше идти не то чтобы не рискнул, а просто интуитивно чего-то шуганулся и юркнул в стеклянные двери небольшого уютного кафе, своим витражом безразлично смотрящим на только что выхлопанную «Птицу». Ветерок стоял на месте и именно на том же месте, откуда только что ушел жигуль, он поймал частника. К хате, где банда обычно тормозилась при работе в Иркутске, Леха добрался почти одновременно с племянником.
— Ты что так долго?
— Тише едешь — дальше будешь. На гаишников зато не нарвался.
Срубили два миллиона семьсот тысяч.
Двести штук Ветерок дал Славке и, пока тот полоскался в ванной, задумчиво водил электробритвой по раздобревшим за последнее время щекам. Наконец жадность поборола совесть. Подельнику, с которым час назад он бродил рядом со смертью. Леха отложил не долю, а всего пятьсот тысяч, остальные оставил себе.
Четыре дня Костя угощал всех желающих в первомайских ресторанах, на пятый его арестовали по подозрению в убийстве Жука.
Этим же днем вечером с Читинского КП3 выпустили Рыжего. Накануне, в самой сраной камере предвариловки его прилично тряхнула эпилепсия, и никто ему не помог подняться с грязных досок пола, ни надзиратели, ни арестованные. Прикинув, что его ожидаем в переполненной тюремной хате, Вовчик колонулся и при условии, что его освободят под залог, выложил Кладникову с Вьяловым все, что только знал о банде Святого, но к великому своему сожалению не сумел помочь легавым отыскать ни одного места захоронения. Неделю Рыжий с операми шарил в заброшенном карьере, но безрезультатно. Агею и возвратившемуся с Иркутска Ветерку промел, что забирали его по подозрению в убийстве Пестуна, но на допросах он прикидывался дурачком, предоставил следователю справку об эпилепсии тот вынужден был его нагнать.
Проигравшийся Лупатый, во что бы то ни стало, желал выкарабкаться из Санькиной кабалы. Шпилить было не на что, «под тоды» с ним никто не садился, и пришлось Лупатому в прямом смысле слова просадить с себя все до трусов. В камере все тусовались в трусах, так что любитель картишек ничем не выделялся на их татуированном фоне, но сегодня, двадцать второго июня, его дернули на следствие. В трусьях до колен, без майки и тапочек — в таком неглиже Лупатый не мог себе позволить появиться на тюремном коридоре. Выход был один.
— Гражданин начальник, минут пять выдели. Помыться, побриться, трусы погла-дить…
— Давай шустрей, — громко шмякнул закрываемой блокировкой дубак и гремя ключами и наверное остатками мозгов в шарабане, полетел к соседней хате. — Иванников, — заорал он там спустя минуту, — нет, Иконников! Есть такой? — Что уж там ему ответили, но вернулся он веселый и широченно распахнул и тяжелую железную дверь, и блокировку.
— Иконников?!
Сидя верхом на лавке, вбетонироваиной в пол, Лупатый сосредоточенно прибивал к ней себя за яйца здоровенным ржавым гвоздем.
— Ты че? — забыв про Олега опешил дубак, наблюдая за тем, как Лупатый загибал шляпку гвоздя.
— Не поеду.
— Ну ты даешь, — кажется восхитился происходящим сержант, — семь лет уже на централе работаю, но такого еще не видел. Что мне делать-то?
— Это ты у меня что ли спрашиваешь?
— Ну ты даешь, — еще раз крутанул башкой дубак и пощупал свои яйца, проверяя на месте ли они. — Иконников-то хоть тут?
— Зачем он тебе? — не убирая мокрого полотенца с лица, сел на нарах Ушан.
— Не знаю, мое дело маленькое, приказали, вот я и вызываю.
— Кто приказал? — стянул потеплевшее уже полотенце Санька и бросил его в таз с холодной водой.
— Мессер.
— Передай этому Мессершмидту, что никуда Святой из камеры не пойдет.
— А тебе-то какое дело?
— А такое, что замордовали вы, суки ебаные, пацана, — начал газовать Ушан, — он в нашей тюрьме всего три месяца с небольшим, а вы его уже в пятую по счету хату переводите. Не пойдет Иконников никуда, понял ты или нет? А силой попрете, голодовку объявим.
— Не перебрасывают вашего сокамерника, это точно я тебе говорю. За ним спецконвой с Читы прилетел, у них самолет через два часа.
— Ну смотри, сержант, если плетешь, пожалеешь.
Сержант не плел, в жарком, как и хата тюремном дворе, Олега, сидя в тени «УАЗика» ждали читинцы.
— Здорово, бандит, — первым поднялся с корточек Вьялов, — руки подставляй, — и он ловким и привычным движением заковал Святого — не жмет?