На шум драки прибежали надзиратели. За разбитые головы и носы Эдьку уперли в карцер. Понимая, что это еще не все, он выбил в небольшом оконце стекло и, выбрав самый крупный осколок, сел у блокировки.
Узнав, что Эдьку не убили, Весна отправил записку положенцу тюрьмы, прося о помощи. Прочитав малявку, Боча задумался: стоит влазить в воровское или нет?
— О чем думу думаешь? — проснулся Культурный.
— Да Паха вот намарал на счет Иконы, на, прохлопай.
Теперь катал вату Пал Палыч. Он ненавидел Весну и мог бы поддержать Эдьку, ведь это он с братом с автоматами в руках проливали кровь за воровское в то время, как Паха и его кенты гребли под себя, но сейчас братья были опасны тем, что могли знать про общаковские списки, которые зашмонали у него при обыске, весы качнулись в сторону Весны.
— Подмогни ему, Боча — зачеркнул Культурный Эдькину жизнь.
Фуфлыжник, не уплативший карточный долг и уже полтора месяца тырившийся в карцере, неожиданно для себя получил малек: «Неделя сроку, завалишь читинца с третьего карцера, за все долги в расчете. Боча».
Ночью Эдька очнулся от непонятного шепота на продоле и прижал ухо к дверям.
— Он ребенка изнасиловал и задушил, открой камеру, я его, волка, в сердце ткну спящего, а утром на обходе его найдут холодного, скажешь, что просмотрела, как он зарезался и все — уговаривал кто-то женщину надзирателя.
— Боюсь.
— Да не мнись ты, представь, что он твоего ребенка придушит. Приоткрылся глазок.
— Ой, нет, он не спит.
— Ну-ка, дай посмотрю.
— Давай, сука, открывай дверь — ткнул Эдька пальцем в чей-то глаз — за то, что восьмерики на меня плетешь, я тебе сердце вырву.
Слышно было, как матерившегося зека заперли в соседней камере. «Дело принимает серьезный оборот, раз они не брезгуя ничем хотят меня привалить» — тусовался по тесному карцеру Эдька. «Выхода нет, любому, кто войдет, придется кровь пустить, ментов, если не подкупят, то обманут. Где Олега?» — щемануло душу.
На пьяного Молодого пришел малек.
— Святой, будь другом, ответь — упал он опять на подушку, — порожняки гоняют, уроды.
Олег развернул записку и пробежав глазами, усмехнулся: Боча интересовался у Молодого — не у них ли в хате Иконников Олег. Бодаться с неизвестностью Святой не стал.
«Боча, ночи доброй и всем, кто рядом. Был такой, но вечером его менты с вещами выдернули, сказали, что на самолет и назад не вернется». Запаяв маляву, он отдал ее коневому.
— Отправь на Бочу от Молодого, что будет — цинканешь.
На улице посветлело, в разбитое окно дул холодом ветер. Услышав шаги, замершие у камеры, зек непослушными синими пальцами сжал стекло. С противным визгом отворилась дверь.
— Здравствуй, Эдуард.
За толстыми прутьями блокировки стоял Краев. Эдька устало присел на корточки.
— Что с тобой?
— Нормально, Николаич. Тюрьма, как тюрьма.
— Почему ты в карцере?
— Убить хотели.
— Кого?
— Меня.
— Не пойму. Тебя убить хотели и ты в карцере.
— Андрей, не буду ничего тебе объяснять, все равно ничего не поймешь, сходи лучше посмотри, Олег живой?
— Все, Эдик, я пошел. До завтра продержись. Вчера мы только узнали, что нашу тюрьму расформировывают, Кунников с Грозновым сразу к вам отправили. Через сутки Ушатов с Шульгиным с Улан — Удэ прямо сюда прилетят — и мы тебя с Олегом заберем. Не спи, я сейчас начальника оперчасти пугану, чтобы он за ситуацией присматривал.
На «белый» корпус Краев уже бежал, казалось, что может опоздать. Дежурный офицер, помахивая связкой ключей, неторопливо ушел, и спустя некоторое время вернулся.
— Ну, наконец-то, здоров.
— Привет, Николаич — обрадовался Святой — ты что такой напуганный?
— От Эдьки только выскочил.
— Понятно. Ну, как он?
— Плохо.
— Помоги ему, Андрей Николаич, я-то ладно, провернусь, они меня голыми руками не возьмут, а Эдька, если одного пырнет, то потом его не остановишь.
— Олег, завтра мы вас заберем.
— В натуре?
— Серьезно.
— Ну, до завтра-то я на одной ноге простою.
На следующий день после обеда в устремившимся в свинцовое небо «ТУ-134» крепко спал Эдька. Ушатов смотрел на его дергающееся во сне лицо, и казалось, о чем-то думал.
— Послушай, Олег, — повернулся он в кресле, — в аэропорту я с Эдиком разговаривал, по-моему, насчет администрации уголовной тюрьмы он сгущает краски?
— Почему вы так думаете, Василий Григорьевич?
— Потому что они, как и мы борются с преступностью.
Святой грустно улыбнулся.
— Сейчас я тебе все растолкую. В тюрьме КГБ я первый раз в жизни столкнулся с порядочными людьми. Фирма, понимаешь? Ваши надзиратели строгие, но честные, им не предложишь пять тысяч за пачку сигарет, а вот вчера я купил пять пузырей водки по пятнашке, но это ладно, для меня понятно. У ментов тоже дети есть и их надо чем-то кормить, а государство не выдает им зарплату по три месяца, вот и приходится людям в погонах торговать за колючкой «отравой» и совестью. Ночью через камеру, в которой я сидел, «почта» шла…