— У меня с этим делом попроще. В четырнадцать лет уже срок мотал. Влюбиться было просто не в кого, — рассмеялся он, — а сейчас мне многие девчонки нравятся, но что такое любовь я, наверное, еще не понял.
Мелодично запел звонок.
— Наверное, к тебе, — Эдик пошел открывать дверь.
На пороге стоял высокий, худой мужчина.
— Олег дома? — вежливо спросил он.
— Заходите, — Эдька пропустил его в прихожую, — идите вон в ту комнату, Олег там.
— Здорово, Святой. Не узнаешь?
— Узнаю, Толян, — друзья обнялись, — ты ведь только со сковородки спрыгнул, а волосы, почему такие длинные?
Толян взял себя правой рукой за волосы и поднял над головой парик. Братья, не сговариваясь, брызнули смехом. Перед ними стоял лысый скелет в синей футболке и потертых штанах.
В свои тридцать пять лет Леончик пятнадцать успел оттянуть по зонам, но, не смотря на это, разговаривал всегда и со всеми культурно. Ему это нравилось.
— Толян, как от тебя люди не шарахаются? Ведь у тебя на морде написано, что ты — бандит, — веселился Святой.
— Вот поэтому я его и ношу, чтобы какая-нибудь старушка не получила инфаркт. А вы, молодые люди, ведете себя не очень прилично, ржете над пожилым, лысым человеком, — продолжая каламбурить, Леончик присел к зеркалу и стал пристраивать парик на голову, — говорят, ты на шофера выучился?
— Есть такое дело. Да только без стажа никуда не берут.
— Что я слышу, друг мой? Ты расстроился из-за того, что тебе не дают пахать? Олег, в этом обществе батрачить нам противопоказано. Тяжелый труд — это ужасно. Бросай ты это грязное дело, мы — каторжане и должны воровать. Правильно, я говорю, молодой человек? — обратился к Эдику Толян.
Младший брат Святого, ошарашенный только что услышанным, не знал, что ответить.
— Льешь вроде правильно, но в тюрьму меня пока не тянет — хлеба белого не наелся, — Олег уперся руками в подоконник и смотрел на улицу.
— А ты случайно не женился? — поинтересовался Леончик.
— Пока нет.
— Ну, ладно, братцы, до хаты дуну. Забегайте, я от вас недалеко живу.
— Олега, это кто такой? — спросил Эдик.
— Золотые руки, рисует, лепит, маски режет, ворует. Когда все успевает — не знаю.
— Он нас в гости звал, как пойдешь, меня не забудь.
— Ладно, договорились. А теперь шлепай к себе. Я спать хочу.
Разбросав по старенькому дивану, застеленному клетчатым пледом, тощие руки и подпрыгивая босой ногой с желтым ногтем на большом пальце, Толян размышлял о смысле бытия своего на этом вечно крутящемся шарике. От мысли умной его оторвал затрещавший дверной звонок. Резко подбросив татуированное тело на скрипнувших пружинах диванного матраса, он подлетел к трельяжу и, шустро напялив на свой голый череп каштановый парик с длинными, почти до плеч волосами, критически осмотрел себя в зеркале и только потом пошел отворять двери.
— Боже мой, какие люди, — впуская гостей в тесную прихожую, радостно заговорил Толян, — каким ветром, братья лихие, вас ко мне занесло? Валите в зал, я пока чайник на печку брошу.
Эдик с нескрываемым интересом рассматривал комнатные стены, увешанные масками из дерева и гипса. Особенно ему понравилась большая черная маска, изображавшая черта, которая была прилеплена над журнальным столиком.
Уже одетый и без дурацкого парика на башке, в зал прошел Леончик и подозрительно вперился глазами в Олега.
— Святой, ты какой-то не такой, может облегчить душу?
— Все-то ты заметишь, — сел Олег в глубокое удобное кресло.
— Помнишь свой визит ко мне?
— Яволь.
— А на следующий день я с девчонкой познакомился.
— И кто эта юная Афродита?
— Слов не хватит описать это божество, — принял веселый тон приятеля Святой, — познакомлю как-нибудь, сам увидишь.
— Годяво, — протянул Толян — Эдька, эту звезду твой брательник нам не засветит до самой свадьбы. Но вмазать по такому поводу все равно надо.
На кухне призывно засвистел чайник.
— Эдька, помогай, — Леончик потащил его за собой, — Святой, в серванте на нижней полке пузырь томится в ожидании праздника, вынимай его, подлого, на свет божий.
Олег поставил на столик бутылку белой и раздвинув тюлевые шторы, открыл форточку. Эдик с Толяном принесли из кухни несколько тарелок с закуской и стаканы. Леончик примостил свой худой зад в кресле напротив Святого и, шлепнув пузырь ладонью в донышко, стал разливать горькую по стаканам.
— Мне не надо, — перевернул вверх дном свой стакан Эдька.
— Молодец, — одобрительно хмыкнул Толян. — А мы жгнем за яму любви, в которую попал твой старший брат, — он подмигнут черту на стене, и опрокинул в широко открытый рот огненную воду.