— А я — твоя мать, — сказала Алина. — Доедай макароны. И я хочу, чтобы ты хорошенько все еще раз взвесил. Нельзя принимать такие важные решения вот так, с бухты-барахты.
— Как мой отец?
— Приблизительно, — не опустила глаз Алина.
— Мама, я не передумаю, — предупредил Степан.
— Хорошо, — кивнула Алина. Степан видел, что она ему не вполне верит. — Дело твое. В конце концов, это твоя жизнь. Но если ты захочешь вернуться — помни: здесь всегда будет твой дом. И я всегда буду ждать тебя.
Балки — временные дома, построенные из «подручного материала», — горели как спички. Комендант Дора Семеновна боролась с пожароопасностью, но даже ее драконовские методы не спасали. Единственное, за что она по-настоящему боролась, — так это за отсутствие человеческих жертв. Пока что боролась успешно. Чего нельзя сказать о других жертвах. Погибали блузки, юбки и пеленки, огонь не щадил ни детских игрушек, ни библиотечных книжек, ни добытой с таким трудом «приличной» обуви… Безвременную кончину принимали одеяла и подушки, но если огонь удавалось потушить сравнительно быстро, то в живых оставались чайники. Слабое, но все же утешение.
Вот и первое приключение: пожар. Не о таких приключениях мне мечталось, но — тоже жизненный опыт. Загорелся соседний дом. Я проснулся от того, что стало вдруг светло как днем. Кругом топали, грохотали, кричали. Все началось мгновенно: только что была полная тишина и темень — и вдруг ночь словно взорвалась. Впечатление, будто люди живут в полной готовности вскочить и что-то делать. Я чувствовал себя неловким увальнем, когда натягивал сапоги и куртку и выскакивал наружу.
Собственно, пожар уже заканчивался. Из окон выбрасывали чемоданы, пара их были незастегнутыми, и вещи свисали оттуда, как кишки из распоротого брюха (Я не видел, как свисают кишки, но подозреваю, что точно так же. Сравнение хорошее.) Потом затрещала крыша. Дора Семеновна выскочила вперед и закричала зычным голосом:
— Всё! Уходи! Уходи, черт сейчас рухнет!
Из пожара вывалился человек в горящем ватнике. Он сразу упал на землю, на него набросили одеяло, и все закончилось. Ватник толстый, так что мужик даже не пострадал. Встал как ни в чем не бывало.
В этот самый миг дом обрушился. Из пожарной бочки облили водой, поднялся пар, смешанный с грязью, все страшно зашипело — и стало темно и тихо.
Вот и весь пожар. Я даже не успел принять участия в тушении. Пошел спать, чувствуя, что в носу и в горле у меня собралась зола. Не нос, а дымоход какой-то.
Утром на пепелище приехало начальство — Григорий Александрович Буров собственной персоной и с ним товарищ Банников, начальник управления по быту и кадрам. Я хотел поговорить с ними, обсудить обстановку. Пока они ходили, подошел и представился.
Буров воззрился на меня с каким-то радостным изумлением. Как будто встретил животное редкой породы.
— Журналист? Из Москвы? Из самой Москвы?
Я почувствовал, что краснею.
— Я пишу очерк… — сказал я. И прибавил совсем уже неловко: — Для практики.
— Журналист значит — повторил Буров. — Ну, записывай. В этом году балков сгорело на… на сколько больше, товарищ Банников? Доложите товарищу из Москвы.
— На пять, — угрюмо сказал Банников.
— Вот, на пять, — повернулся ко мне опять Буров. — На пять больше, чем в прошлом. А почему? Потому что строим их из чего попало. Обогреваем опять же чем придется. Буржуйками, как в войну. Войну-то застал, корреспондент? Нет уже?
— Нет…
— Ну, ты меня понял, — сказал Буров. — Вот и горим. Пожар ночью наблюдать изволил? Может, и тушить сподобился? Впечатление что надо, да?
Он вздохнул.
— Стройматериалы нужны, Григорий Александрович, — сказал Банников. — Люди. Не хватает ничего.
— Дам я тебе стройматериалы, — вздохнул Буров. — И людей дам.
— Людей-то откуда возьмешь? — взъелся Банников. Он так разволновался, что даже позабыл о моем присутствии.
— Ну, ты же у меня заместитель по быту и кадрам, — сказал Буров почему-то совсем несерьезным тоном. — Вот ты и думай.