Щелкнул замок, хлопнула дверь. Пришла мама. Простучала каблучками прямо на кухню.
— Степушка, обедать будешь?
— Конечно, мама.
Он вышел к ней. Алина Станиславовна повязала легкий красивый фартук поверх блузки, в которой ходила на работу. Это был, скорее, символ того, что она намерена сейчас заняться хозяйством, нежели необходимость.
Алина обладала редкой способностью никогда не пачкаться. Способность эта была, очевидно, врожденной, потому что научиться такому невозможно. Никакие тренировки не помогут, если нет таланта. Однажды Алина поехала с однокурсниками на овощебазу — разбирать картошку. Дело было к весне, много картофеля уже сгнило, и требовалось выбрать годный, чтобы оправить его в магазины.
Трудно даже описать, в каком виде выходили ребята после такой работы. И одна только Алина, которая, кстати, возилась с гнилым картофелем, даже не надев фартука, выпорхнула из овощехранилища без единого пятнышка на одежде. «Небожительница», — называл ее полушутя будущий муж…
Вот и сейчас «небожительница» вполне могла бы обойтись без фартучка. Да и фартучек — так, одно название: немножко воланов, красивая аппликация, легкий бант.
Готовить Алина Станиславовна не умела и не любила. Собственно, Степана это не удивляло. Напротив, ему трудно было представить себе маму с ее изящными, тонкими руками у плиты: замешивающей тесто или крутящей мясной фарш. Вот и сейчас она поставила вариться макароны и бросила на сковородку магазинные котлеты, которые в журнале «Крокодил» язвительно именовали «хлеб-соль».
— Устала на работе? — спросил Степан, останавливаясь в дверях кухни и глядя на маму.
Та повернулась к нему, огладила фартучек.
— Как обычно… Ничего нового. Как дела в институте, Степа?
Она всегда интересовалась. И он знал, что не проформы ради — ей действительно важно. Важно, чтобы он хорошо учился, чтобы закончил с отличием, чтобы вышел в люди — стал известным писателем. Хорошим писателем…
— Мама, ты сядь, хорошо? — сказал Степан вкрадчиво.
Алина побледнела, опустилась на табурет.
— Что? До зачетов не допустили?
— Мам, я из института ушел, — сообщил Степан.
И наклонил голову, следя за маминой реакцией.
Если что — валидол лежит на полке, где чашки.
Но валидола не потребовалось.
— Объясни, — сказала мама. — Принципиальный конфликт?
Да. Это она могла бы понять.
— Нет, мама, не конфликт. Хотя принципиальный… Принципиально то, что я понял: писательство — не мое призвание. Я не хочу описывать, я хочу действовать!
— «Мне нужно действовать, я каждый день бессмертным сделать бы желал…» — слабо улыбнулась Алина.
— Что? — не понял Степан.
— Это Лермонтов. Твой отец любил цитировать… Близко ему было. Вот и ты, оказывается, такой же.
— Кстати, об отце, — заговорил Степан. — Ты по-прежнему настаиваешь на том, что он был летчиком и погиб во время испытания?
Алина помертвела.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего ужасного я сказать не хочу… Я сегодня книжку одну листал, детство вспомнилось. «Два капитана» называется. Продолжать?
— Ах да. «Два капитана»… — Алина слабо улыбнулась. — Я почему-то решила, что ты не станешь возвращаться к книге, которую читал в четвертом классе.
— Использовала ее как сейф?
— Что-то вроде того…
Алина сняла с плиты и откинула макароны, положила на тарелку, добавила котлету. Выглядело хуже, чем в столовой. В столовой наливают подливу. Алина готовить подливы не умела и не желала уметь. Но Степану было все равно — как молодой пес, он лопал абсолютно все, что попадало ему на зуб. И чувствовал себя преотлично.
— Мам, не тяни, — попросил он. — Тебе все равно придется рассказать мне правду. Кто те люди на карточке? Один из них — отец, верно?
— Да, — сказала Алина.
— А второй?
— Не знаю. Наверное, какой-то его товарищ…
— «Дорогой и любимой — с самого края света»… — задумчиво процитировал Степан. — Он ведь любил тебя?
— Наверное, любил… Давно все это было, Степушка.
— А ты? — требовательно спросил Степан. — Ты до сих пор его любишь?
— Может быть…
— Не может быть, а точно! — взорвался он. — Теперь мне все ясно! И почему у тебя хахалей нет…
— «Хахалей» — что за выражение? — возмутилась Алина. Видно было, что возмущается она из последних сил.
— Обычное выражение, все соседки так говорят.
— Мы с тобой — не «все соседки». Изволь выражаться интеллигентно.
— Мам, ну какая тут может быть «интеллигентность»… Мы ведь не про искусство разговариваем! — взмолился Степан.
— Интеллигентный человек, Степушка, остается таковым даже наедине с самим собой, — твердо произнесла Алина.
— Ага, и даже в носу не ковыряет, пока никто не видит, — пробурчал Степан.
Мама улыбнулась. Все-таки это был ее Степка, ее сын, которого она так сильно любила… Ничуть не изменился. Подросток, которого она помнила, никуда не исчез. Хотя голос уже мужской и борода растет…
— В носу ковыряет, но интеллигентно, — сказала Алина. — Да, я отказывала достойным мужчинам именно потому, что считала необходимым хранить верность твоему отцу. И то, что я говорила тебе о нем, — правда. Рядом с ним все остальные кажутся мне неинтересными.
— Ага, — пробурчал Степан. — Ну, рассказывай дальше. Он жив?
— Думаю, да. Жив.
— И не пишет?
— Нет, не пишет… Уже давно.
— А как вы познакомились?
В глазах сына появилось мечтательное выражение. Как будто он просил рассказать ему сказку. Алина вздохнула. Наверное, для каждого ребенка рассказ об обстоятельствах, при которых он появился на свет, — волшебная сказка. История чуда, которое подарило будущему человеку целый мир.
— Мы познакомились на танцевальном вечере, — начала Алина, закрывая глаза. — И сразу полюбили друг друга. С первого взгляда. Поженились на четвертом курсе. Жили в семейном общежитии. Твой отец был гордым человеком, в примаки не пошел. Хотя мой папа готов был предоставить нам квартиру…
— Куда он не пошел? — не понял Степан.
— В примаки. Так говорят, когда муж приходит жить в дом жены.
— Ну и правильно, — одобрил Степан. — Тут я его совершенно понимаю. Мужчина должен быть главой семьи!
— Глава семьи! — Алина протянула руку, погладила сына по голове. — Голова ты моя…
— Почему вы расстались? — Степан высвободился из-под материнской руки. Он знал свою мать: она попытается сократить рассказ, обойти все острые углы. Нет уж, эта хитрость у нее сегодня не пройдет. — Мама, выкладывай все! Сегодня день правды.
Он откусил сразу половину котлеты и принялся двигать челюстями, не сводя при этом с мамы пристального взгляда.
— Ладно, будет тебе вся правда… — неожиданно покладисто согласилась Алина. — Только гляди, не жди ничего особенного. Боюсь, правда тебя разочарует. Нет в ней никаких особенных загадок или роковых совпадений. Просто твой отец не был создан для семейной жизни. Мы с ним это слишком поздно поняли. Когда мы закончили институт, он… Он бросил меня, — собрав все свое мужество, произнесла Алина и посмотрела сыну прямо в глаза.
Он ответил немного растерянным взглядом. Бросил? Маму? В это трудно поверить…
— Именно так все и было, Степушка, — подтвердила Алина в ответ на невысказанный вопрос сына. — Единственная причина, по которой мы расстались, была принципиальная. Я хотела… того, что называется «нормальной жизнью». Жить и работать в Москве, иметь семью. То, что обычно называется семьей. Дети… Пеленки…
Степан опять улыбнулся, на сей раз широко и весело. Мама и пеленки? Представить себе такое было невозможно. Ухаживать за маленьким Степкой и стирать вышеупомянутые пеленки была выписана тетя Паша — дальняя родственница из деревни. Прожив в Москве полтора года, тетя Паша с облегчением уехала обратно к себе в деревню. Не понравилась ей Москва. От нее остались веточка искусственных цветов («мещанство, но — Пашина память, выбросить жалко») и мутная фотография, на которой тетя Паша была изображена в платке, с вытаращенными глазами.