Когда Оксана осталась с дядей Васей наедине, он вдруг зарыдал и повалился ей в ноги.
— Оксана, прости! Прости, дочка!..
С трудом ворочая языком, признался: на зоне проиграл ее в карты… Проиграл единственное любимое дитя. И теперь Оксане быть воровской невестой — девушкой, которую отдадут в сожительницы (не в жены!) вору, когда тот выйдет. А пока, чтобы воровская невеста не сбежала и все мужские планы не порушила, при дяде Васе неотлучно находится ушлый малый по кличке Дрын.
Дрын поселился неподалеку и наблюдал за подопечными. Заходил в дом как к себе. Столовался. К Оксане не приставал — это было строжайше запрещено. Хахалей от нее отгонял. Словом, держался по-хозяйски. И ничего дядя Вася с этим поделать не мог.
Оксана не сразу поняла, насколько велика ее беда. Сначала еще надеялась, что обойдется. Даже утешала дядю Васю. Может, тот вор умрет. Или Дрын зазевается. Но дядя Вася объяснил ей: никуда не деться от Дрына, никуда не уйти от страшной судьбы. Везде найдут, достанут. Если взбунтуется Оксана — убьют дядю Васю. «В твоих руках — вся моя жизнь, Оксана… Прости меня, голубка. Будь я проклят за эти карты. Думал — выиграю…»
И Оксана смирилась.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Почти сразу же после того, как Казанец был отдан под суд за преступную халатность, на его скважине начался пожар. Буров рванулся туда прямо из зала суда: его вызвали по телефону. Ситуация сложилась крайне опасная. Столб огня и черного дыма тянулся через тайгу, он то вздымался над кронами деревьев, как бы угрожая небесам, то пригибался к земле. Был создан оперативный штаб по борьбе с бедствием. Единственным способом остановить пламя было бросить против пожара еще больший пожар.
— Нам остается одно: расстрелять скважину из крупнокалиберной пушки, — сказал Векавищев.
Дорошин, Клевицкий. Буров не сходили с телефонов. Буров был ранен — содрало клок кожи с головы. Такие раны не опасны, но выглядят страшно — вытекает много крови. Перевязали на скорую руку. Повязка быстро промокла.
Необходимо было связаться с ближайшей военной частью и получить «добро» на такой выстрел. Звонили в Москву, согласовывали там. Марин пытался выяснять, что происходит с Казанцом. (Федотов успел позвонить в Москву и сообщить о крутых мерах, которые предпринимает начальник управления Буров, хотя решение по делу о гибели бурильщика Гулько вроде как вынесено…) Буров не стал даже разговаривать на эти темы. Дорога была каждая минута.
Наконец разрешение было получено. От выстрела содрогнулась земля. В Макеевке решили, что началась война. Обсуждали — с Японией или Китаем. Староста авторитетно уверял, что с Китаем — «там народу больше, вот и решились».
Галина Бурова гуляла с Володькой, когда разворачивались эти события. Выстрел слышала и она, и сердце дрогнуло. Как там говорила Марта? «Если Гриша на какую-нибудь молодку благосклонно глянет, а твое сердечко не содрогнется…» А Галина ей еще ответила: «Долго придется ждать такой проверки — он все время на работе»… Не молодка — пушка заставила содрогнуться сердце Галины. И первая мысль ее была: «Григорий!» Почему-то она ни на мгновение не сомневалась, что муж ее находится в самом эпицентре этого взрыва.
По улице уже бежала Дора Семеновна. Вездесущая женщина, всегда в курсе событий, она безошибочно вычислила, кому сейчас нужнее всего ее помощь.
— Галина! — кричала она на бегу. — Галина Родионовна, вот ты где!.. Давай Володьку, я догуляю. Ключ давай… Где у тебя еда, я знаю, накормлю. Беги в управление, сейчас вертолет вылетает. Клевицкий летит. Он возьмет тебя.
— Что?.. — замирающим голосом спросила Галина. — Гриша?..
Дора сильно, резко махнула рукой:
— Беги, беги! Не то без тебя улетят, ждать-то не станут!.. Не знаю я, что с Гришей, просто беги!..
И Галина мгновенно доверилась Доре Семеновне. С испуганным, затаившимся Володькой на руках, Дора Семеновна смотрела, как бежит Галя: в узкой юбке, в туфельках… Красивая, элегантная женщина. И бегает по-женски, не по-спортивному. Вроде бы беспомощно, а ведь быстро…
Галина подбегала к вертолету, когда лопасти уже вращались. Сильный ветер растрепал ей волосы, едва не сбивал с ног. Клевицкий высунулся наружу, протянул ей руку.
— Давайте, Галина Родионовна! — крикнул он. Из-за шума мотора Галина его не расслышала, но ухватилась за руку и влезла в вертолет. Они тотчас же взлетели.
Галина боялась спрашивать — что с Гришей. Клевицкий к тому же скорее всего и не знал. Он летел посмотреть, какого результата они добились выстрелом. Докладывали о попадании в цель, однако Клевицкий знал по предыдущему опыту: в таких делах необходимо убеждаться во всем лично, на месте.
Дорошин не полетел — остался на телефонах. Товарищ Михеев неожиданно лег в больницу с обострением язвы желудка. Язва у него на нервной почве. Очень переживал за производство — и вот результат. Обострилась эта язва почти сразу же после возвращения Бурова. Такое вот роковое совпадение.
Когда вертолет приземлился, Галине показалось, что она очутилась на войне. Над пожаром тянулись полосы черного дыма. В воздухе пахло гарью. Вымазанные сажей большие военные палатки были разбиты на вырубке. Кругом ходили военные. Вездеход, подминая под себя тонкие, выросшие на болоте деревца, ревел неподалеку.
Галина заметила Векавищева и набросилась на него с криком:
— Где он?!
Векавищев показал кивком на палатку.
— Он жив? — люто сверкая глазами, спросила Галина.
Векавищев не знал, что и ответить на такое. Слишком уж силен был напор. Да и Галину Бурову он всегда побаивался. Поэтому бедный Андрей Иванович не придумал ничего лучше, как пожать плечами. Мол, сходи и сама погляди.
Галина оттолкнула его от себя и побежала к палатке.
— Гриша! — закричала она ломающимся голосом. — Гриша!
Буров повернул к ней забинтованную голову. Окровавленный и испачканный сажей, он выглядел ужасно. Но он улыбался.
— Галя! — проговорил он удивленно. — Как ты здесь оказалась?
— На вертолете, — она махнула рукой. — Ты… как?
— Володька где? — продолжал он расспрашивать.
— С Дорой…
— Не плачь, — сказал он, привлекая ее к себе и обнимая. — Ну, не плачь. Все же в порядке.
И тут она заплакала.
Первый куст на буровой Елисеева был запущен. Георгий знал, что так будет; он видел расчеты и не сомневался в их правильности. Мир цифр, схем, графиков оживал для него. Там, где для других усматривалась лишь возможность, лишь гипотеза, для Елисеева сразу же была уверенность. Он не был идеалистом, свято верящим в схему. Если в расчеты закрадывалась ошибка — это Елисеев тоже видел заранее и всегда умел устранить ее.
Оставался еще неизбежный фактор риска, фактор, не зависящий ни от людей, ни от цифр: особенности природы. Нефть могла повести себя непредсказуемо.
Недавний пожар на бывшей буровой Казанца — тому подтверждение.
Казанец был признан виновным по множеству пунктов: нарушение техники безопасности, приписки, преступная халатность… Он получил три года условно и в тот же день, не прощаясь ни с кем, уехал.
Бурильщики шумно обсуждали это происшествие. Одни считали, что Казанец легко отделался, другие, напротив, утверждали, что хорошего мастера «из-за ерунды» сняли с производства. В бригаде Елисеева всех интересовало мнение мастера, который упорно отмалчивался. Наконец командировали к нему Василия Болото.
Василий вошел и без обиняков спросил:
— Мужики спрашивают: а вы, Георгий Алексеевич, какого мнения насчет… ну, этого… Насчет Казанца. Вы же с ним вроде как… ну… общались.
Елисеев поднял на Болото воспаленные от бессонных ночей глаза.
— Вам что, Василий, заняться нечем? Достоевский вас уже не устраивает — решили устроить «Достоевского» прямо на скважине? Может, нам еще собрание устроить?.. Ну, помните, как в школе: «Суд над Онегиным»…
— У нас не устраивали, — пробурчал Василий, который в школу ходил через пень-колоду, а уроки литературы иг-но-рировал. За что, очевидно, теперь и расплачивается.