Марина полностью игнорировала это обстоятельство. Она знала, какое впечатление производит на людей. Большинство считает, что красивая юная особа женского пола по определению должна быть пустоголовой. И даже если у нее есть диплом о высшем медицинском образовании и самые блестящие отзывы о ее медицинской практике во время ординатуры — все равно мужчины будут посмеиваться и разговаривать с ней как с дурочкой. Что ж, тем горше будет их разочарование.
— Как получается, товарищ Буров, что ваши сотрудники попадают в больницу с переутомлением? — осведомилась Марина. — Это прямое нарушение КЗОТа. Я буду вынуждена настаивать на инспектировании буровых. И если обнаружится, что этот случай не единичный, то обращусь с жалобой к руководству.
Векавищев подтолкнул Бурова в плечо и прошептал:
— Видал, на какую нарвались? Эта спуску не даст!
Авдеев опять захихикал.
Марина и бровью не повела.
— Я жду от вас серьезного отношения к здоровью сотрудников, товарищ Буров, — повторила она. — Партийное руководство в лице товарища Дорошина уже оповещено мною.
— Ой, она и до Дорошина добралась!.. — прошептал Авдеев.
Марина пронзила его яростным взглядом:
— Не надо так улыбаться, товарищ. Вам никто не говорил, что подобные улыбки не делают мужчинам чести?
— Чести… — выдохнул Векавищев. — Берегись, Ильич, сейчас тебя разделают…
Марина пожала плечами:
— Впрочем, если вам нравится выставлять себя дурачками — ради бога. У меня, может быть, и будут проблемы с замужеством, — хотя меня, честно говоря, это не волнует, — но вот у вас точно будут проблемы с уважением окружающих. Не знаю, волнует вас это или нет.
— Молчу, молчу, — сказал Илья Ильич.
— В общем, так, — подытожила Марина. — Елисеев будет находиться в больнице до полного выздоровления. Я думаю, он загнал себя на этой вашей буровой. Загнал добровольно и с полным осознанием того, что делает. Для вас будет лучше уже сейчас назвать мне имена других таких же… ударников соцтруда.
— Других таких нет, товарищ доктор, — серьезно ответил Буров. — Можете мне поверить. Елисеев такой единственный.
После отбытия Бурова с товарищами Елисеев постучал в кабинет главврача.
— Марина Геннадьевна, позвольте с вами поговорить.
Марина подняла голову от бумаг.
— Слушаю вас, больной. Сядьте. Немедленно сядьте. Теперь говорите.
— Марина Геннадьевна, я готов к выписке.
— Не может быть и речи, — отрезала она. — В прошлый раз у вас, по крайней мере, хватило сил спуститься на землю. В следующий раз вы можете рухнуть с высоты. Желаете непременно переломать себе кости? Отличная будет помощь народному хозяйству. Сядете на шею государству, инвалид, не способный ни ходить, ни… ничего! Вы этого добиваетесь? Может быть, участь парализованного кажется вам заманчивой?
Однако Елисеева сбить с пути оказалось практически невозможно.
— Меня ждут на работе. Обещаю не перерабатывать, ложиться спать вовремя и есть витамины каждый раз, как предоставится такая возможность. Могу даже заготовить на зиму морошку и предъявить вам в банке.
— На выписку не рассчитывайте, — повторила Вдовина.
— Еще раз говорю вам, меня ждут… Кроме того, есть еще одна причина. Вы мне нравитесь.
— Ну нет, — протянула Марина. — Этот номер не пройдет. И думать забудьте. Я на подобные глупости не поддаюсь.
— Вы меня неправильно поняли, — серьезно сказал Георгий. — Вы мне действительно нравитесь — как женщина. Я вот книжку читаю, а думаю про вас. Пробовал чертеж один сделать, не смог.
— Простите, что все это значит? — нахмурилась Марина.
Она ожидала какого угодно ответа, только не того, что дал ей Елисеев:
— Мне нужны сутки, чтобы сказать вам все определенно.
Илья Ильич Авдеев нечасто разлучался со своей семьей, но тут, конечно, случай был исключительный: подвернулась хорошая путевка в Сочи. У маленького Витьки развивался рахит, нужно было срочно везти его на море, которое считалось панацеей от всех детских хворей и болезней. Марта уезжала неохотно — скорее из чувства долга, чем предвкушая отдых.
— Ну какой тут отдых с тремя сорванцами! — говорила она в сердцах. — И каждый норовит утопиться в море или потеряться на пляже.
— Ты, главное, с наперсточниками не играй, — посмеивался Илья Ильич. Он уже все решил и никаких возражений слушать не желал. Марта, хорошо зная мужа, даже и не пыталась что-то говорить против.
И вот они уехали, все четверо, и в квартире воцарилась тишина. Илья Ильич приходил в пустой дом, от скуки читал и рано ложился спать. Играл сам с собой в шахматы без особого успеха. Поглядывал на календарь — когда еще вернутся дорогие домашние… Но календарь утешал его мало. Время как будто остановилось.
В конце концов Авдеев пригласил к себе жильца. Думал — Ваню Листова, тот иногда гостевал у Авдеевых. («Мал еще — без мамки по свету шататься, — приговаривал Илья Ильич. — Ну и что, что скоро двадцать два исполнится! Все равно ведь мал!..») Но у Вани была серьезная любовь с одной из новоприбывших на перевоспитание девушек. Насчет ее прошлого Ваня не задумывался — что было, то миновало. А вот что она была красивая, веселая, ласковая… И как-то по-детски удивлялась Ваниной простоте. Авдеев тихо надеялся на то, что у Листова все сложится удачно. Предпосылки имелись.
Однако никакого смысла нет в жильце, который является домой только к ночи. То же одиночество. Поэтому Авдеев пригласил к себе молодого геолога, тоже мальчишку годами. Тот охотно согласился.
Геолог этот, помнилось Авдееву, пару лет назад попадал в неприятности с местными. Тогда еще старший лейтенант милиции Харитонов отличился своей «дружбой» с бандитами. Если бы не Векавищев — убили бы мальчишку почем зря. За девушку, конечно. «Глупо, но неотвратимо», — говорил в таких случаях Илья Ильич. Человеческую натуру не переделаешь.
Степан Самарин охотно принял приглашение. У него накопилась бумажная работа — нужно было систематизировать записи. Самарин обычно откладывал это дело до последнего, не любил возиться с бумажками. Но теперь Ухтомский требовал, чтобы документация была в полном порядке.
— В земле лопатой ковыряться может и неквалифицированный рабочий, каковым ты и являлся, — назидательно говорил Ухтомский. — Но теперь ты заканчиваешь университет. Ты инженер. И тебе по плечу работа, которая для людей без твоих знаний и квалификации представляется сплошным темным лесом. Поэтому изволь сесть и все как следует записать. Не забудь профиль местности рисовать. А то пишешь — болото, болото… Болото тоже разное. Понял?
— Да я же все на память помню, — оправдывался Степан. — Как напишу: «Точка 18.1258» — так сразу вся местность перед глазами встает, как живая.
— На память свою не полагайся! — прикрикнул Ухтомский. — По твоим записям потом люди работать будут. Ответственность осознавай. В общем, чтобы к концу недели все было задокументировано, как полагается.
Он выдал Степану три полевые книжки и карандаш.
Писать в палатке было невыносимо — все время возникали разные «отвлекающие факторы». Хотелось полевой работы, а не бумажной.
На квартире Авдеева все обстояло по-другому. Степан обложился книгами, выгреб из карманов кучу мятых клочков, на которых он делал заметки во время работы на точке, и приступил к «систематизации материала».
Как-то раз, в середине дня, он вдруг понял, что не может больше просто сидеть и писать. Что за жизнь!.. Зимой — университет, лекции, летом — опять сгибайся над книгой…
Он вышел на улицу. Бесцельно покружил, стараясь выбросить из головы все мысли… И вдруг подумал об Оксане.
Почему она солгала ему? Почему назвалась метеорологом? Оборудование якобы везла… И почему этот дядя Вася так грубо с ним обошелся?
Степану вдруг показалось, что он очутился в каком-то заколдованном круге. Варьку у него отобрали, теперь к Оксане не пускают… Надо, чтобы она сама ему сказала: мол, прости, парень, но ты мне не пара. С Варварой Степан здорово ошибся. Поверил записке. А откуда ему знать, что эту записку Варвара сама написала? Почерк девчоночий? Так мало ли девчонок… Любая могла так написать. Или же, как вариант, Глеб Царев заставил сестру. Нет уж. Теперь Степан и старше, и умнее. Теперь он только тогда поверит, когда девушка скажет ему «прощай», глядя прямо в глаза.