– Заманчиво, ей-богу, очень заманчиво, Иван Петрович! Но у меня назначение к новому месту службы. Придется разворачивать госпиталь практически на пустом месте, и, наконец, я и сам пообещал, да и людей с собой сманил. Так уж не взыщите, вынужден отказаться.
– Не упрекайте себя понапрасну, Михаил Николаевич. Дело – превыше всего. Но, если не возражаете, мы вернемся к этому разговору несколько позже. Единственная просьба, если фронтовая судьба вновь сведет вас с этим необыкновенным прапорщиком, то передайте ему, что… Что Тесла просит простить себя, да и поинтересуйтесь заодно: не забыл ли он отпраздновать 12 апреля… Прошу вас – всенепременно!
Глава 4. Продолжение
Уф… Неужели этот неожиданный и до конца не совсем понятный разговор подошел к концу?.. Возле двери Михаила Николаевича встретил заждавшийся и нервно расхаживающий Бартонд. И по пути к гардеробу у друзей состоялся короткий диалог:
– Ну, Миша, растревожил ты улей. Вся альма-матер прямо-таки гудит. Но как ты ораторствовал: то ли Цицерон, то ли сам Вещий Олег!
– Ты все шутишь, Коленька, а я серьезно боюсь оказаться Вещим, а точнее Вещей Кассандрой. Которую слушали, но не услышали.
– Ну, кое-кто услышал. Ко мне подходил наш с тобой однокурсник Х. Помнишь, он ещё на студенческих пирушках тост поднимал за государя и норовил выпить за каждого в отдельности, начиная с Михаила? Хе-хе-хе… Так теперь он – профессор и предлагает тебе, Мишенька, выступить перед собранием студентов-монархистов, воодушевить их, а то: «…декабристы новоявленные эти, окаянные, совсем одолели. И кабы только из студентов были, так и преподаватели подключились…»
Последняя фраза прозвучала при подходе к окошечку гардеробщика. Забрав плащи и оставив традиционную дань уважения в длани служителя, который по слухам был современником если не Ломоносова, то Пирогова, друзья направились было на выход, но, поблагодарив врачей учтивым, если не сказать – аристократическим полупоклоном, Михаил Васильевич (именно так звали почтенного служителя гардероба) неожиданно огорошил вопросом и так донельзя растерянного доктора:
– А, что, многоуважаемый Михаил Николаевич, вы, стало быть, у нас теперь служить снова будете?
– А с чего вы это взяли, милейший Михаил Васильевич?
– Так шестеро студентов здесь крутились и все выспрашивали: не выходили ли вы, а то, мол, им о переэкзаменовке договориться нужно. Вас завидели, да и выскочили как наскипидаренные. Да видать, со страху кокаину нанюхались – глазки-то шальные совсем.
Уже перешагивая через порог и подчиняясь некому наитию, Михаил Николаевич достал из внутреннего кармана маузер, взвёл, поставил на предохранитель и аккуратно переместил в карман плаща, пару раз крутанул трость, проверяя баланс. За всеми этим действием с удивленным лицом наблюдал Бартонд и, желая, видимо, скрыть смущение, несколько игриво спросил:
– Помнится, Мишенька, ты в молодости французскими романами увлекался, но чаще господина Жюля Верна перечитывал, а ведешь себя как персонаж Доде, ну вылитый – Тартарен из Тараскона. В тросточке, стало быть, шпага, а в «левом кармане кастет»?
– А ты забывчивым становишься, Николай. Запамятовал, что ли, как в Харькове до избиений студентов-академистов и угроз убийств доходило. А сейчас близятся времена пострашнее.
Но, не желая выглядеть окончательным параноиком, доктор решительно отказался от предложения взять извозчика, и друзья решили излечить расстроенные нервы, сочетая прогулку и дружескую беседу, вдыхая очищающий легкие и голову аромат майского вечера.
Умиротворенная тишина и малолюдье улицы, еще не совсем вступивший в свои права вечер настроили двух почтенных медиков на лирический лад и воспоминания о пикантных моментах сдачи экзаменов в родном университете. Как это бывает практически всегда, они дружно сошлись на том, что студент нынче пошел какой-то не такой: в голове лишь вечеринки, танцы со знакомыми курсистками, а иной раз, чего греха таить, – пивные, плавно перетекающие в кулачные, дуэли со «школярами из иной бурсы». На последней фразе друзья внезапно замолкли, переглянулись и дружно рассмеялись, ибо всё то, о чем они говорили, происходило именно с ними, в годы далекой, но прекрасной юности. И вдруг, словно ожившее воспоминание, навстречу им из подъезда вышла девушка, судя по одежде – именно курсистка. «Гений чистой красоты», скромно опустив глаза, двигалась им навстречу, и оба доктора, не сговариваясь, расступились в стороны и синхронно приподняли шляпы, приветствуя «гостью из прошлого». Юная прелестница учтиво присела, приоткрыла сумочку, и буквально в последний момент Михаил Николаевич успел заметить несколько вызывающую косметику, щедро покрывающую не такое уж и невинное личико. Но было уже поздно, Бартонд получил прямо в глаза целую жменю ядреного нюхательного табака и буквально ослеп от рези в глазах.