В этот момент Матушка Робертс хлопнула трубку на рычаг. Один Бог знает, что она подумала и какой напасти ждет, когда на Хьюстон спустятся сумерки. В ее дом собирается редактор Reader’s Digest с взводом головорезов, каждому из которых до чертиков хочется кокаина и мести. Жуткая ситуация.
На самом деле я позвонил Матушке Робертс только в понедельник, но идея поехать в Галвестон и писать про интрижки вокруг суперкубка из номера задрипанного мотеля у волнолома бродила у меня в голове едва ли не с первого же часа, как я вселился в желанный любому журналисту номер для прессы в «Хаятте».
Поразмыслив, я задним числом жалею, что так поступил. Что угодно лучше бесполезной недели в Хьюстоне в ожидании Большого матча. Как дома я чувствовал себя только в стрип-баре со спорадическими драками под названием «Голубая лиса» – он находился на Саут-мейн, почти за городом. С кем бы я в Хьюстоне ни разговаривал, никто про него не слышал, и два спортивных журналиста, которые единственные рискнули со мной туда пойти, влипли в потасовку, закончившуюся тем, что нас полили слезогонкой работающие под прикрытием копы отдела по борьбе с проституцией и наркотиками – они случайно забрели в бар, когда там началась заварушка.
Но это совсем другая история, и сейчас на нее нет времени, может, в другой раз. Две саги в одну статью не втиснуть: одна про «Кактусовую комнату» Большого Ала в Окленде, другая – про «Голубую лису» в Хьюстоне – останутся за кадром.
Зато есть место для третей – для легенды, засевшей в головах пары десятков легковерных спортивных журналистов на суперкубке, – скверная история про то, как три или четыре дня перед суперкубком я накачивался героином в номере семидолларового мотеля у волнореза в Галвестоне.
Помнится, я рассказал ее в пресс-баре «Хаятт-Ридженси», просто молол всякую чушь со скуки, а после начисто забыл, пока один из местных спортивных журналистов не подошел ко мне пару дней спустя с вопросом:
– Слушай, говорят, ты на прошлой неделе несколько дней в Галвестоне провел?
– В Галвестоне?
– Ага? Я слышал, ты заперся в мотеле и три дня подряд колол себе героин.
Оглядевшись, чтобы проверить, кто меня слушает, я глуповато улыбнулся.
– Ха, больше-то делать было нечего, так почему бы не загрузиться в Галвестоне?
Передернув плечами, он уставился в свой «Олд кроу» с водой. Я же глянул на часы и повернулся уходить.
– Пора принять дозу, – сказал я. – Увидимся потом, когда подзаправлюсь.
Он хмуро кивнул, а я отошел подальше, и хотя до конца недели мы виделись по три четыре раза на дню, больше он со мной не заговаривал.
Большинство спортивных журналистов знают про наркотики так мало, что говоришь с ними о них на свой страх и риск. Для меня это довольно просто: меня прет, когда у них глаза на лоб лезут, но может обернуться катастрофой для профессионального футболиста, который по небрежности ошибается, предположив, что собеседник, упоминая про крэк, знает, о чем говорит. Любой профессиональный спортсмен, разговаривая о наркотиках со спортивным журналистом (даже таким, у которого самые лучшие и самые конструктивные намерения), сильно рискует. Профессиональный футбол сегодня пронизан истерией из-за наркотиков, и брошенного вскользь замечания – даже бессмысленного – в баре родного города хватит, чтобы очутиться на месте свидетеля на слушаниях в комитете Конгресса.
Э… наркотики, опять это слово. В кругах НФЛ в прошлом году его трудно было избежать – как слов «ракеты» на выборах Кеннеди-Никсона в 60-м или «закон и порядок» в 68-м.
1973-й был довольно скучным пресс-годом для конгрессменов. Сенатская комиссия по Уотергейту оттянула на себя большую часть чернил и эфирного времени, и среди немногих конгрессменов, кто умудрился прогнать собственную гичку через этот барьер, был впавший в маразм 67-летний бывший футбольный тренер из западной Виргинии по имени Харли Стэггерс.
В спастическом промежутке между допросами Джона Дина и «Боба» Холдемана конгрессмен Стэггерс сумел завладеть вниманием одного голодного журналиста из New York Times и объявить, что его комитет – подкомитет по расследованиям – в ходе изучения «употребления наркотиков среди спортсменов» наткнулся на самое настоящее осиное гнездо и что комитет готов (или в отсутствие дальнейших доказательств почти готов) серьезно отнестись к своему естественному человеческому долгу и очень скоро разродится законопроектом, который потребует индивидуальных анализов мочи от всех профессиональных спортсменов, и особенно профессиональных футболистов. Тесты будут проводить профессиональные урологи, оплачиваемые федеральным правительством из денег налогоплательщиков, и если у кого-то из сволочей моча окажется красной (или зеленой, или голубой, или еще какой), их… их… э… а ладно, комитет Стэггерса еще обмозговывает вопрос наказаний.
Возможно, «изучает» более уместное слово. Или «обдумывает»… Вот именно, они до сих пор обдумывают… И да сжалится Господь над любым мускулистым дегенератом, чья моча окажется красной, если Харли умудрится провести свой законопроект. На Капитолийском холме ходят слухи, что конгрессмен Стэггерс уже сейчас договаривается о создании идеального, полузакрытого «Исправительного и реабилитационного центра для спортсменов» на месте заброшенной ракетной базы в окрестностях Тонопы, штат Невада.
* * *
А тем временем вице-президента Соединенных Штатов вышвырнули с должности и исключили из корпорации юристов в его родном штате Мэриленд, и самому президенту вот-вот официально предъявят обвинение во «взломе и заговоре», что неизбежно повлечет за собой импичмент, и вся структура нашего правительства превратилась в затхлую насмешку над самой собой и всеми, кто когда-либо в нее верил.
Чем это обернется для Харли Стэггерса, трудно сказать. Большое искушение позвонить ему: в Вашингтоне две минуты восьмого утра, и, подозреваю, он давно проснулся и задает ежедневную трепку своим питбулям в гараже на заднем дворе и ждет звонков репортеров.
– Что нового, Харли? Кому бояться?
– Ну… Давай скажу так. Нам доподлинно известно, что ситуация вышла из-под контроля, и я намерен положить этому конец.
– Конец чему, Харли?
– Неважно. Ты знаешь, о чем я. (Пауза.) Позволь тебя кое о чем спросить. Фраза вроде «Игра на полях Западной Виргинии» для тебя что-нибудь значит? (Пауза.) Подожди-ка… где ты вырос? Да что с тобой… (пип-пип-пип)
Вот черт… опять отвлекся на пустяки. В голове у меня смутно вертится, что я подписал контракт, где говорилось, что ничего подобного я больше делать не буду: одним из условий того, что меня возьмут на постоянную работу, была оговорка, что я перестану отвлекаться.
Но, как сказал Грегг Оллмен: «Я столько времени потерял … на чувство вины…»
У меня шевелится мыслишка о связи между суперкубком и «Аllman brothers» – диковатая музыкальная тема, которая проникает во все треклятые статьи, которые мне выламывают руки написать. Звук «Allman brothers» и дождь. В прошлом году шел дождь, заливая балкон моего тускло освещенного номера гостиницы на Сансет-стрип в Голливуде… И опять-таки дождь за окнами офисного здания в Сан-Франциско, где я наконец печатал «статью».
А теперь, почти год спустя, основное, что я помню про суперкубок в Хьюстоне, – дождь и серый туман за окном очередного гостиничного номера и одурелый звук «Allman brothers» из все того же магнитофона, какой был у меня в прошлом году в Лос-Анджелесе.
И о том, и о другом матче вспомнить почитай нечего – во всяком случае такого, о чем стоило бы писать, и часы на стене снова напоминают, что скоро сдавать материал и что прямо сейчас нужно заполнить голодный, чистый лист бумаги здесь, в Сан-Франциско… А это значит, хватит думать про дождь и рок, надо быстренько скатиться в «профессионализм».
О нем-то моя статья.
А я склонен все чаще и чаще забывать про такие мелочи. Или просто их игнорировать.
Но какого черта? До пенсии уже недолго, можно и позаговариваться.
В Техасе быстро взрослеешь
И надо браться за ум,
Не то будешь ишачить на дядю
С другого конца городка.
Дуг Сам
Пол в мужской уборной «Хаятт-Ридженси» всегда дюйма на три устлан вчерашними газетами, на первый взгляд не тронутыми. Но присмотревшись внимательнее, понимаешь, что в каждой не хватает спортивного раздела. Эта уборная находилась возле газетного киоска и прямо напротив переполненного пресс-бара НФЛ, просторного помещения, полного телефонов и бесплатного спиртного, где большинство спортивных журналистов, отправленных освещать Большой матч, во время супернедели проводили по шестнадцать часов в сутки.