– Что это вы такой лихой и разбойный, – начал кадровик. – И зачем надо было стрелять?
– Так убили бы ведь, – отвечал я. – А так они сами испугались. Нас-то приняли за бандитов. Помните, тогда «Черная кошка» была?
– Чего ж не помнить, помним, – как-то загадочно произнес кадровик.
– Я бы об этом указал в анкете, но меня заверили, что все изъято, ничего нет и указывать ничего не надо, – продолжал я.
– Это вам так сказали, а мы всегда и все знаем. Думаю, мы останемся при своем мнении – на работу к нам вас не примем.
Не знал я тогда, – намного позже узнал от кадровиков, – что после выявления этого случая встретились кадровики КГБ с полковником Леновым, детально с ним побеседовали, и Ленов дал письменное поручительство за меня, договорились: все будет зависеть от того, как я поведу себя. Если покажу слабину, замкнусь в себе, буду отрицать или еще что-то подобное, – откажут.
У меня в голове колотилась только одна мысль: почему тогда вызвали, почему душу выворачивают, взяли бы да и просто отказали. Что-то все здесь не так. Что-то происходит непонятное. Вины я своей не чувствовал. Мне не просто хотелось работать в системе госбезопасности. Я уже любил эту работу.
– Нет, не можем, – в третий раз повторил кадровик.
Взгляды наши встретились. За толстыми стеклами больших черных роговых очков я не увидел ни холода, ни жесткости. Глаза были просто предельно внимательными и как бы что-то фиксировали во мне. И тут я боковым зрением уловил брошенный в мою сторону взгляд сидевшего за приставным столиком мужчины с металлическими зубами.
«Он же подбадривает меня», – подумал я, прочитав в какую-то долю секунды в глазах этого человека тепло и поддержку.
Я встал со стула, напрягся как струна, голос зазвучал так же громко и звонко, как на партийном собрании факультета при приеме в партию.
– Тогда кого же вы принимаете в эту боевую военную организацию? Маменькиных сынков, пай-мальчиков? Я хорошо знаю войну, я пережил ее в Сталинграде. Я знаю, что такое страх на войне, я знаю, что такое голод. Я всю свою сознательную жизнь готовил себя для подвига. У меня пять прыжков с парашютом, я вожу автомашину, планер, танк. У меня рекомендации в партию двух самых заслуженных коммунистов юрфака – Георгия
Тихолаза1 и Дмитрия Стаднюка2. Что я скажу своим поручителям? Что я, практически не пьющий человек, в 18 лет попал случайно в пьяную драку и из-за этого не был принят в органы? Да они мне никогда не поверят. Они уж точно подумают, что я контра, что у меня в биографии есть что-то меня компрометирующее. Вы приняли на работу одиннадцать человек моих товарищей по учебе в университете. Из поступивших к вам юристов только один я коммунист. Что я, дебошир, бандит, уголовник, хулиган? У меня за спиной Ирпенская пойма3 , я в комсомоле с 14 лет. Я был военным с 15 лет. И наконец, физически готовил себя быть активным бойцом партии.
## 1 - Г. Тихолаз потерял руку на Курской дуге, стал в свое время секретарем Киевского горкома КПУ, затем завотдела обкома КПУ.
## 2 Д. Стаднюк офицером дрался в Сталинграде, был награжден двумя орденами боевого Красного Знамени, в последствии был замминистра в правительстве Украины.
## 3 Студенты киевских вузов принимали активное участие в осушении Ирпенской поймы.
Закончив свою полную чистой искренности речь, я снял пиджак, бросил его на стул и, сделав шаг к приставному столику, выбил на руках стойку под потолок. Постоял, покачиваясь на прямых руках, профессионально сделал переход на 180° и, мягко задержав угол, спрыгнул на пол. Молча подошел к стулу, надел пиджак и повернулся к кадровику, опустив голову. В кабинете, когда я выбивал стойку, раскачивался на руках и надевал пиджак, уже повернувшись к начальнику лицом, воцарилась тишина. Спокойный и тихий голос руководителя произнес:
– Выйдете и подождите в приемной.
Минут через двадцать меня вызвали снова. Человек в больших роговых очках молча показал на тот же стул. Лица всех сидевших были такими же бесстрастными. Только оформлявший меня кадровик по-прежнему смотрел в окно, и было заметно, что он взволнован.
– Мы принимаем вас на работу в органы государственной безопасности Украины, – совершенно не торжественным, а каким-то уж слишком ровным и спокойным голосом произнес начальник. – У нас сейчас обеденный перерыв, идите пообедайте, а к 22.001 приходите, вас отведут уже в ваше, куда мы вас определили, подразделение. – Сказал это и впервые широко и доверительно улыбнулся мне. И я улыбнулся, от души и с сердечной благодарностью. Я был и до этого уверен в своей правоте, не представляя с какой системой собирался тягаться. Спустя много лет, вспоминая все мною пережитое тогда, я все больше проникался благодарностью к этим людям, решившим мою судьбу. Я об этом случае уже на пенсии рассказывал самым близким своим друзьям, и никто из них в это не поверил, единодушно заявив, что такое в системе невозможно, система просто бы отказала. Но тем не менее все было так, как сказано выше…