Собрание проходило в актовом зале со знаменитыми фресками, изображающими символы труда. Я сидел во втором ряду, и когда Мешик поднялся с места и повернулся лицом к сидящим в зале, то очутился прямо передо мной. Я совсем близко увидел разгневанное лицо министра, покрывшееся от возмущения красными пятнами. Он стоял перед собранием в белом с кремоватым отливом френче, выражая всем своим видом высочайшую представительность. Покачиваясь еле заметно (взад-вперед) с носка на пятки и не поворачиваясь к Беляеву, Мешик резко бросил в зал:
– Вы что, товарищ Беляев, так привыкли здесь работать? – подчеркнуто выделив «так» и здесь.
Беляев, было заметно, волновался и, стараясь говорить спокойно произнес в спину не повернувшегося к нему Мешика:
– Товарищ министр, я повторяю, что существует пока действующая инструкция ЦК, запрещающая кооптировать отсутствующих членов партии в выборные партийные органы.
Мешик – с теми же интонациями:
– А я повторяю, вы что, привыкли здесь так работать?
– Я прошу вас, товарищ министр, давайте проконсультируемся с Центральным Комитетом, а сейчас сделаем перерыв.
– Хорошо, объявляйте перерыв.
– Спросим у коммунистов. Кто за то, чтобы сделать перерыв и посоветоваться с ЦК, прошу голосовать.
Все подняли руки. Единогласно.
Мешик, не обменявшись больше ни словом с проходившим мимо него Беляевым, подошел к президиуму, сел рядом с одним из руководителей управления и проговорил с ним весь перерыв.
Вернувшийся Беляев объявил, что ЦК Компартии Украины в порядке исключения разрешил кооптировать полковника Шорубалко в состав партийного бюро. Вот так вошел в жизнь министерства новый министр Мешик…
Глава вторая
Нас было трое друзей. Этой дружбе завидовали многие. Никто из нас по отношению друг к другу не был способен на подлость, на предательство в любом его выражении. Нас связывало многое. Прежде всего общие интересы. Мы беспредельно были влюблены в свою работу. Так можно любить женщину, даже зная о ее недостатках и, может быть, пороках. Мы горячо спорили о ней, рисовали себе картины ее совершенствования в будущем, смутно представляя этот завтрашний день. Мы посмеивались между собой над «стариками», над их, и таких было достаточно, неумением грамотно изложить мысль, написать не «суконным», а интеллигентным и грамотным языком документ. Вот была потеха, когда Вадим Кулешов рассказывал нам с Володькой Мазуром о своем начальнике отделения, как тот, пожилой уже человек, написал на своей рабочей папке: «Папка для бaмаг». А этот начальник, был автором многочисленных чекистско-войсковых операций по уничтожению вооруженных оуновских отрядов, мастер-виртуоз чекистских комбинаций, участник боевых дел, имевший многократные поощрения за боевые дела. Его уважали все, в том числе и Вадим Кулешов, и мы, его друзья. Но это же молодость. Ну как не посмеяться! Никто из уважения к нему не мог сделать даже косвенное замечание или исправить слово бамаг» на «бумаг». Товарищи при случае просто подарили ему новую красивую кожаную папку с правильной надписью. Как-то Кулешов поздно вечером, уходя домой, обнаружил на стуле своего начальника забытое им дело по розыску руководителя вооруженного оуновского подполья Лемиша. Вряд ли имелось более секретное дело в производстве министерства. Следующим утром, когда тот начал лихорадочно шарить в сейфе, Вадим подошел к нему и положил завернутое в газету дело Лемиша в сейф, услышав тихое: «Спасибо, Вадим». Оба понимали, что если бы это дело нашла уборщица, которым комендатура платила денежные премии за подобные находки, начальник, несмотря на его заслуги, понес бы строгое наказание. Надо отдать должное коммунисту-руководителю – он не изменил своего отношения к Вадиму, продолжая, как и раньше, делать ему замечания и «втыки» по работе за ошибки и недоработки молодого чекиста Кулешова, которых было предостаточно.
Вадим Кулешов был у нас одним из самых перспективных работников. Образованный, схватывающий буквально на лету чекистские премудрости, он мгновенно оценивал сложные ситуации и принимал, как правило, грамотные и правильные оперативные решения. Блестяще работал с агентурой. Практически за пару месяцев освоил «галичанское» наречие, на котором разговаривало большинство жителей Западной Украины. Он удивлял нас и своей памятью. Но вместе с тем, Вадим был чрезмерно самолюбив, дико упрям и совершенно не воспринимал ну никакой критики. Это было, конечно, поначалу. В отделе с ним возились, воспитывая его, как нам казалось, в нужном направлении. Через четыре года, когда Вадим был рекомендован в разведшколу в Москву, ему дали самую блистательную аттестацию, он ее заслужил. Мы радовались, когда он начал работать в разведке, а затем был направлен на работу в США.