— Полдень.
— Я проспал…
— Шестнадцать часов. Хотел уже будить тебя, пора добавить кислорода.
Сумрак и сам почувствовал, что стало душно. Он пошарил рукой возле ложа и, нащупав патрон, провернул активационное кольцо, запуская реакцию. Послышалось знакомое шипение. Самец вновь откинулся назад и уперся затылком в стену. Сейчас он чувствовал себя так, словно побывал в реакторе звездолета. Действие анестетиков и стабилизаторов давно прекратилось, так что теперь дружно заболели все травмы, полученные за последние несколько дней. Кровезаменитель, принятый на фоне обезвоживания, сослужил свою коварную службу, вызвав чувство общей разбитости и тошноты. Голову словно бы набили изнутри ватой.
— Ну, как, еще есть сомнения на счет необходимости отдыха? — язвительно осведомился Кошмар.
— Издевайся, пока можешь, — отмахнулся от него Сумрак.
— Я даже и не начинал, — возразил сын Броска, но голос у него при этом стал подозрительно довольным.
Пока охотник ел, пил и приводил себя в относительный порядок, проводник подробно докладывал обстановку. В целом, ничего экстренного не наблюдалось. Разве что, Матка ночью опять принялась психовать, но под утро успокоилась, да на третьем уровне возникли небольшие проблемы. «Садовники» реально доскреблись до того, что частично передавили друг друга, растворив ценой многих жертв нижний угол двери и получив свободу. Теперь оставшаяся в живых мелочь то сновала по уровню с мыслью, кого бы покормить, то принималась усердно запихивать в слишком маленькую для этого дыру обнаруженные в коридорах трупы. Снаружи стратегический уровень вновь осаждали солдаты.
Недовольно скривившись от полученных новостей, Сумрак, однако, комментировать ситуацию не стал. Кошмар также от личной оценки происходящего воздержался, хотя, признаться, очень хотелось высказать пару мыслей…
Когда доклад был закончен, проводник перенаправил трансляции охотнику и ушел спать, не забыв напомнить о необходимости освежить охранные знаки на шкуре. Далее отходняк накрыл его в не меньшей степени, чем Сумрака, и Кошмар продрых почти десять часов, а, когда, вновь вышел на связь, то был приятно удивлен взбодрившимся, свежеразмалеванным и пришедшим в относительно стабильное эмоциональное состояние напарником.
Остаток вечера они мирно пробеседовали, как и положено добрым друзьям, строя планы завтрашней зачистки и временами рассуждая на какие-то отвлеченные темы, пока Сумрак заканчивал чинить скафандр. И только уже готовясь ко сну, сын Грозы все-таки задал весь день мучивший его вопрос:
— Кошмарик, скажи, если не секрет, что бы ты хотел от своей жизни?
— Тут какой-то подвох? — с сомнением отозвался сын Броска после недолгого молчания.
— Нет, мне правда интересно, — серьезно проговорил Сумрак и тут же добавил слегка извиняющимся тоном: — Просто я тут внезапно задумался о том, чего же хочу я… И понял, что до сих пор не знаю этого.
— Ну… — задумался Кошмар. — Наверное, я много чего хочу. Хочу, наконец, перестать перебиваться поблажками Гнева и стать достойным воином, а не предметом для шуток. Хочу, чтобы в Сезон была возможность к какому-нибудь теплому боку приткнутся, а, лучше, сразу к нескольким. Хочу, чтоб всегда было, на кого положиться в странствиях. И… ты только не смейся, хочу, чтобы мне точно так же, как тебе, было о чем рассказать.
— Что ж, это все вполне осуществимо, — как можно более ровно заметил сын Грозы, тем не менее, испытав на мгновение странное чувство: все, что перечислил Кошмар, все, в чем напарник видел свое нехитрое счастье и о чем, судя по интонации, мечтал как о несбыточном чуде — все это без исключения имелось у него самого… Только Сумрак, в отличие от Кошмара, никогда и ничего из этого не желал… Почему он стал хорошим воином? Потому что являлся сыном своего отца. Трофеи и приключения были закономерным следствием — Сумрак не гнался за ними. Что до гарема, то им самец вообще обзавелся случайно, хотя и не мог теперь помыслить жизни без него. А друг, на которого всегда можно положиться… Что ж, был и друг. Но его Сумрак тоже не искал — Кошмар самым неожиданным образом появился сам. Быть может, потому сын Грозы и ценил его меньше, чем тот в действительности заслуживал…
— Определенные усилия, конечно, потребуются, но ты, хотя бы, точно знаешь, чего хочешь… — попытался приободрить сникшего вдруг напарника охотник.
— Если честно, я тоже совсем недавно об этом задумался, — сознался Кошмар. — С тех пор, как… — тут он запнулся, явно сделал над собой усилие и договорил: — С тех пор, как ушел Проклятье. В тот момент моя жизнь словно бы… Перезагузилась, что ли? Обнулилась. Все, что было до — будто не со мною. Я понял, что один я — просто пустое место. Как-то так…
От этих слов Сумрак напрягся. Нет, сейчас совсем не время! Зря он, похоже, спросил…
И вновь в памяти возник тот день, когда последний сын Броска, отринув гордость и стыд, разрыдался на плече тогда еще фактически едва знакомого ему собрата, а сын Грозы, поборов неприятие по отношению к другим самцам, позволил ему это сделать. Да не просто позволил, а, жутко вспоминать, обнял в ответ и просидел с ним так больше двух часов, пока обессиленного сородича не сморила тревожная, болезненная дремота. Все это время Сумрак ценой невероятных усилий подавлял в себе желание оттолкнуть Кошмара и скорее уйти, не оглядываясь. Однако причиной тому было отнюдь не презрение к несчастному. Сам по себе столь длительный, тесный и доверительный контакт обжигал столь же нестерпимо, как если бы Сумрак вздумал прижать к себе кусок раскаленного металла. Многие годы общаясь с другими воинами исключительно во время поединков, сын Грозы привык, что любые взаимодействия с ними либо причиняют боль ему, либо несут ее кому-то другому, а потому все происходящее было настолько чуждо и непонятно, что дрожь по хребту шла, и грива становилась дыбом. Как он это вынес, одним богам ведомо… И еще долго потом он чувствовал на своей коже колющие отголоски того вынужденного прикосновения, почему-то так нужного Кошмару, но с таким трудом давшегося ему самому. До сих пор неясно было, что именно помнил сам Кошмар и как к этому относился, в любом случае, повторения бы не хотелось. И совсем даже не из-за того единожды испытанного панического отторжения — просто ощущать так близко чужое отчаяние на поверку оказалось много, много хуже…
— Ты не пустое место, дружище, и ты не один, — мягко сказал сын Грозы.
— Услышь я это от кого-нибудь другого, решил бы, что надо мной смеются или просто хотят отвязаться, дабы не грузил своими проблемами, — печально проговорил Кошмар, — но тебе, брат, я верю. Спасибо… Ну, так, что же, помог тебе хоть в чем-то мой пример?
— Хотел бы сказать, что да, — вздохнул Сумрак, уже успевший малость забыть о том, с чего начался разговор, — но, боюсь, я так и не понял…
Внезапно Кошмарик по ту сторону динамика тихо рассмеялся.
— Помочь? — поинтересовался он.
— Хочешь сказать, что ты знаешь, чего я хочу, когда я даже сам того не знаю? — фыркнул недоверчиво сын Грозы, но, тем не менее, уселся поудобнее, будто заранее приготовившись услышать из пасти напарника некое потрясающее откровение.
— Знать наверняка я, конечно, не могу, — согласился Кошмар, — но предположить несложно. Каждый желает того, чего он лишен, иногда явно, иногда подсознательно. Так вот у тебя, друг мой, есть почти все для полного счастья, кроме одного: внутреннего покоя и согласия с самими собой. Ты цепляешься за кучу условностей, пытаешься уместить себя в общепринятые рамки, все время гонишься за какими-то несбыточными идеалами. Ты бы и рад получать удовольствие от жизни, но просто не умеешь этого делать, я прав?
Сумрак не ответил. Он долго молчал, пытаясь осмыслить сказанное напарником, но никак не мог решить, следует ему благодарить, возражать или обижаться. В итоге, его терзания был вынужден прервать тот, кто их же и породил.
— Не парься, — выдал Кошмарик свое коронное, — «Остров» расставит все по своим местам, я уверен.
— О чем ты? — наконец, подал голос Сумрак.
— Увидишь, — загадочно ответил Кошмар.
Золотой стоял к нему спиной, словно бы не замечая присутствия молодого самца, и что-то чертил на земле наконечником копья. Сумрак замер в двух шагах и теперь никак не решался заговорить первым и обратить на себя внимание. Ему было страшно интересно, что там рисует этот желтокожий, но приблизиться сын Грозы также не осмеливался.