Оставляю их и вхожу в дом. Бабка уже спит. Не зажигаю свет. Открываю окно — душно.
Шумит, шумит Псузаапсе.
Игорь Леонидович отрегулировал нам пламенный фотометр для спектрального анализа. Ну что за молодец! И у Клотильды теперь отлично все пойдет. Но Гоги разобрал мотор, и потому сегодня нам в лаборатории делать нечего. Немцы отдыхают после второго маршрута. Сидим все на улице у стола.
Клотильда Павловна переписывает для себя привезенные мной инструкции.
Я захватила с собой из Москвы работу и сейчас пользуюсь случаем ее доделать. Счетной линейки нет, а надо построить логарифмические кривые.
Курт и Отто помогают. Принесли справочник. Мгновенно вычислили логарифмы. Как они ловко чертят. Ну и хватка! Мои кривые готовы. Без лекала они вычерчены лучше, чем в нашем картбюро.
Бабка Варвара, приносит свежий фундук, кладет нам на стол, много.
— Развлекитесь, пощелкайте.
— Наконец-таки наладил эти проклятые весы, — удовлетворенно сообщает Игорь Леонидович, подсаживаясь к нам. — Теперь можно взвешивать.
— А я и так все взвесил, — улыбается Гоги, — всех и каждого, А вот расставаться жалко…
Прошла неделя, скоро уезжать, и не хочется, уже привыкла здесь, даже к мерзкой собачонке, сплю по ночам. Так все и разъедемся… Вся жизнь — передвижная лаборатория.
Утром бабка Варвара помогает мне умыться, поливает из ковша.
— Молочка налить? — спрашивает она. — Ты не смотри, что я все лаю, как та собачонка. Это так, пустое. Вот, думаю, внучат заберу к себе. Дочь у меня непутевая, неустроенная. А двух сынов убили в войну, помоложе наших немцев были. От этого все и идет.
Эта неприветливая бабка, вырванная войной из своего тихого Полесья, с трудом прижившаяся здесь на стыке двух стихий — земли и воды, карабкается по склонам, собирает каштаны для колхоза. На ее черном сморщенном лице глаза смотрят, как две белые раны. И руки черные, узловатые, как клубни. И вся она — земля, и все-то она понимает.
Плетусь к лаборатории. Там Клотильда и Игорь Леонидович составляют заключение — положительное. Лаборатория прошла первое испытание.
Солнце уже высоко. Прогрело травы, и пахнет мятой и еще чем-то терпко и сладко. Шумит Псузаапсе, и ущелье манит вглубь. Леса сбегают с гор и тоже манят, и так бы хотелось куда-то идти, далеко, и жаль, что у меня такая неудача с ногой и никуда не двинешься.
Тятя
Вулкан извергался. Столб плотного пепла вознесся в небо на несколько километров. Черная шапка на нем медленно расплывалась в гигантскую тучу. Дьявольскими языками непрестанно вылизывали ее вертикальные молнии.
Люди срочно покидали остров. Аэропорт был забит, штурмом брались теплоходы. А они радовались, что повезло.
Сто шестьдесят лет бездействовал вулкан Тятя — и вдруг ожил, будто специально для них. И они мгновенно перестали думать о себе. О себе, как о двоих. В этой стихии гула, пепла, молний для нее сразу отступила мечта остаться с ним вдвоем, хотя вся-то их поездка и была задумана ею с целью уединиться. Уединиться, чтобы взгляд, прикосновение, слово не под контролем, конечно же, осуждающим контролем коллектива. Ведь Ирина твердо решила увести Алехина от жены, и в институте наблюдали.
Беспосадочный полет Москва — Хабаровск. Пересадка на другой самолет, и через два часа — Южно-Сахалинск. Здесь их группе, состоящей из геологов, следовало разделиться. Одна часть отправлялась теплоходом к Северным Курилам, они двое — самолетом в Южно-Курильск.
Наконец вдвоем. Не слоняться стадом по городу, не оглядываться, не ждать, не разыскивать кого-то, не догонять. Вдвоем.
Но Южные Курилы встретили их извержением. Тут-то они и забыли о себе. Добраться к вулкану, добраться к вулкану. Им, изучающим закономерности рудоотложения, сама природа дарит такой случай. Они смогут отобрать самые свежие, нужные им пробы, получат уникальнейшие данные. Казалось, только это и важно, только это и нужно. Ничего кроме для них не существовало. Желание было единым.
В эту ночь из Южно-Курильска к месту извержения отправлялось научно-исследовательское судно. Опять они оказались среди людей. Было решено с отрядом вулканологов высадиться в районе эвакуированного поселка, поблизости от места извержения.
Клубы пепла, взлетавшие над жерлом, относило в сторону их судна, и они оказались в зоне сильнейшего пеплопада. Как из распахнутых закромов, сыпался с неба пепел — мельчайшие зернышки растрескавшейся породы, колючие, острые, как наждачный порошок. Пепел густым слоем покрывал судно, въедался в кожу, царапал. Беспрестанные молнии, громовые разряды.