Курортный сезон еще не начался. Море было холодным, народу на пляже — несколько человек. Они уселись на мелкой гальке у самого края и стали раздеваться. Казалось, солнце совсем не греет, было даже прохладно.
— Ненавижу, когда читают на пляже, — сказала она.
— А когда играют в карты?
— Еще ужаснее. Пляж требует полной сосредоточенности. Надо отдаваться только солнцу.
— А думать разрешается? — спросил он.
— Если вам удастся, пожалуйста. Во всяком случае, это лучше, чем читать, — она оторвала краешек от его газеты и наклеила себе на нос.
— Я понял, что разговаривать тоже нельзя?
Она не ответила.
Что тянуло его к ней? Почему эта поездка казалась обещающей? Несколько лет они проработали в одном институте. Всех его девчонок она знала как облупленных. Его похождения с ними проходили почти у нее на глазах. Он часто замечал, как смотрит она на него — чуть иронически, чуть покровительственно, оценивающе и, как ему казалось поощряя. Как-то она сказала, что никогда не стала бы заводить «роман» там, где работает, это ее правило. Проверим, думал он.
Что тянуло его к ней? Она не была красивой. Успех красивых женщин никогда его не волновал, всегда казался банальным. Успех некрасивых вызывал интерес. «Очевидно, существует какая-то внутренняя компенсация», — думал он. Во всем ее облике он замечал иногда черты той жертвенности, без которой для него не существовало женщины. То вдруг она глядела на него таким греховным взглядом. Или уж слишком безгрешным, легким наклоном головы, будто предупреждая: «Мне известно так много, а это то же, что ничего не знать». И ее подстриженные светлые волосы, густые и гладкие закрывали половину лица. Не то чтобы она нравилась ему, конечно и это, она нравилась, как и все мало-мальски привлекательные женщины. Ее присутствие всегда как бы обязывало. При ней он становился другим, не испытывал обычной свободы, был немного скован и в то же время чувствовал себя значительнее. Она несла в себе тайну женских жизней, пережитых ею, которые оставляют свой след, как годовые круги на стволе дерева. Распилить и поглядеть?
— Поворачивайтесь! — скомандовала она. — Сожжете спину.
Какие длинные у нее ногти, какое крепкое тело. О чем она думает сейчас, вот так лежа на спине? Ведь думает же о чем-то.
Так они лежали. Молчали, прислушиваясь друг к другу.
«Зачем понадобился ей этот институтский Казанова?» — размышляла она. Вряд ли он думает, что вся эта поездка нужна ей лишь как пауза, как передышка в делах. Конечно, нет. Но надо быть откровенной. Она вспомнила, как взволновала всех та его история с переводчицей. Прелестная девочка. Все об этом узнали. Муж переводчицы заявил в партком. Дело дошло и до его жены. Он с честью вышел из всей этой склоки. Молодец! Удивительно, что его так любят женщины. Совсем не удивительно. Он их тоже любит, в этом дело. Даже эта поездка с ней. Не каждый бы рискнул. А что ей надо от него? Нравиться? Да. Всегда тянуло к нему. Но всегда был заслон. А сейчас?.. Свобода. Почему? Что изменилось? Да потому, что сами мы назначаем себе — свободны мы или не свободны — сами. Хочу быть свободной.
Обедали в пустой шашлычной, на балконе. Взяли вино. Темное, густое, не летнее, оно тяжело заполняло стаканы. Он смотрел на нее и с удовольствием пил. Она взяла стакан из его руки и допила вино. Они молча улыбнулись друг другу. Повар грузин сам обслуживал их. С какой-то особой приветливостью подал им отменно приготовленных цыплят табака. Они усадили его за свой стол, налили вина. С удивительной чуткостью он разделял их душевный настрой, пил с ними, пел им грузинские песни, и они, не зная этих песен, оба подпевали ему. В этом захудалом, безлюдном Джанхоте им было празднично и беззаботно.
Когда они вернулись к себе, хозяйка ахнула, всплеснув руками:
— Что же с вами делать? Ой, ой, совсем сожглись!
Гулять не пошли. Вечером их стало знобить, кожа чертовски горела.
Она смазывала ему спину и плечи своим кремом, проверяла, нажимая пальцем, где обожжено. Смеялась, что он оказался более тонкокожим. Приготовила чай и подала ему в постель, накрыла вторым одеялом.
Из дома отдыха доносилась музыка. Они лежали на тех же узких скрипучих кроватях, как и вчера, в ознобе, совершенно больные, как бы уплывая куда-то, в эту музыку, в полубред, в полусон.