Садится солнце.
— Мне хочется выкупаться, — говорит Аллочка. — Так всего много за эти дни.
— Ну и хорошо, что много. Тебе что, не нравится? — спрашивает Володя.
— Нет, нравится. Наоборот, очень нравится. Но хочется выкупаться.
— Уже поздно. Простудишься. Завтра выкупаешься.
— Нет, сегодня.
— Идемте! — говорит мне Володя и уходит.
Аллочка разделась, скользнула в запруду и поплыла.
«Останусь», — думаю я.
Закат окунулся в воду, и стали розовыми слезы Биби от лучей. И так прекрасно это купанье, и красноватые горы, и запахи трав, и воркотня засуетившихся птиц. Хочется продлить все это, запечатлеть, сохранить. Но как, где? Может быть, в себе? Темнеет.
Аллочка меня не видит, вылезла из воды, думает, что одна. Потянулась, будто захотела взлететь. Запрокинула руки за голову.
— Я буду, я буду геологом! — как заклинание шепчет она.
И я стою в каком-то наваждении непостижимых, живых тайн земли, сокрытых в этих целительных слезах Биби-джан, и в сере, выбелившей дно у водоема, в творящей армии бактерий, — в Аллочке, в ее душе, в цикадах, сменивших утихомирившихся птиц, в звоне их кастаньет, взлетающем в полиловевшее небо…
Ночь. И опять наплывает усталость. Закрываешь глаза, и все увиденное, перечувствованное возникает как наяву.
Около меня мерно дышат мои товарищи.
Жалобно мяукает одинокая кошка с отрубленной лапой. Вот что-то зашуршало. Важно шествует еж. Остановился, огляделся, свернулся в комок, ощетинился.
Звезды над головой, колючие-преколючие. Вот упала одна, другая, еще. Звездопад…
Ощетинилась вселенная, сбрасывает иголки.
«Дикобраз сбрасывает иголки, когда сердится или боится. Что же это она, вселенная, сердится или боится?» — думаю я, засыпая.
Колесо
Он сидел за письменным столом вполоборота к двери: широкий тяжелый торс, большая голова с залысиной, крупный значительный профиль. Он повернулся, вежливо и тихо сказал:
— Здравствуйте. Входите, пожалуйста. Садитесь. — Он указал на диван. — Слушаю вас.
— Никак не думала, что к вам, вот так просто, можно прийти без всяких звонков, писем, резолюций. Это удивительно и прекрасно!
— Слушаю вас, — сказал он. — А как же может быть иначе?..
Она рассказала о болезни сестры, о сроке, отпущенном ей на Каширке, о теперешнем ее состоянии.
— Все, как по учебнику, все, как по учебнику, — сказал он. — Отказываются вторично оперировать?! Обычное дело.
Зазвонил телефон.
— Да. Да. — Он неохотно поднялся и объясняюще разъел руками. — Извините, оставляю вас на несколько минут.
О нем, о его методе, она знала по нашумевшей статье и по толкам, ходившим в медицинском мире, с которым волею судьбы столкнулась в последнее время.
У нее всегда было предубеждение к «светилам». За это время оно только укрепилось. «Рассуждать, раздумывать? Сейчас?..»
Говорили разное: и то, что он смел, решителен, талантлив. Одни считали его авантюристом, другие — крупным ученым. Слышала она и о том, что он нравится женщинам, избалован, красив.
И сегодня, в который раз, взвешивая всю эту смешанную информацию, она готовилась к встрече, предусмотрев все, вплоть до мелочей туалета.
В ожидании она оглядывала кабинет: книжные полки со множеством каких-то безделушек, очевидно сувениров, на стенах — окантованные фотографии и дипломы иностранных обществ. На письменном столе — педантический порядок, маленький бюст Гиппократа и три аккуратно поставленных в ряд, коллекционных автомобильчика — синий, желтый, красный.
Она улыбнулась, от какой-то странной знакомости этого стола. И почему-то, ни к селу ни к городу, вспомнила, как ее муж в первый раз признался ей в любви. Они сидели на людях, в гостях, он оторвал бумажку от папиросы, нацарапал на ней несколько слов и передал ей. Все это происходило между общим разговором, заметно только для нее. Она прочла и дописала — «да». А он, ее будущий муж, поджег листок и слизнул пепел с ладони.
— Так значит, отказываются оперировать?.. — сказал он, усаживаясь в кресло. — Обычное дело. Все, как по учебнику. Но надо посмотреть.
Он согласился посмотреть сестру.
Ничего еще не было решено, ничего не обещано, но она уходила из клиники уверенная в том, что он поможет и что-то сделает.
В воскресенье она приехала в условленное время, но был обход, и ей пришлось ждать.
Пять месяцев, подаренных сестре тогда, казались благом. Она увезла сестру в Тарусу. Это было их первое лето вместе. Как же так случилось, что ни разу, никогда до этого, не пришло ей в голову провести отпуск с сестрой?..