Секретарь принесла бумаги на подпись… Он устало и скучающе просмотрел их, подписал и отдал. В кабинет зашли несколько врачей и стали говорить с ним о чем-то. Она опять поднялась, и опять он остановил ее:
— Вы никому не мешаете, сидите!
Она не могла понять, почему он ее задерживает. Казалось бы, обо всем договорено. «Может, жалеет меня? Но разве я вызываю жалость? Не думаю. Печалиться себе я не позволяю».
…— Вспомни, что Данте, — как-то сказала сестра, — в самые глубины ада поселяет тех, кто предавался печали, кто «в милом воздухе, что веселится солнцем, печальны были».
«Сестра любила цитировать…» — подумала она, с ужасом ловя себя на том, что иногда думает о сестре уже в прошедшем времени.
Она чувствовала, хотя и не могла сосредоточиться на их разговоре, что говорит он с врачами так, будто хочет, чтобы и она его слушала. Почему-то ей сейчас казалось, что своим присутствием она не только не мешает, но даже в чем-то помогает ему.
Небольшой рисунок на стене, окантованный под стекло и явно непрофессиональный, привлек ее внимание. На рисунке изображен был он в маске, в перчатках, во время операции.
— Что вы там разглядываете? — спросил он, когда врачи вышли из кабинета.
— Неплохой рисунок, — сказала она. — Вас когда-нибудь писал настоящий художник?
— Нет.
— А можно было бы сделать портрет. Вы находка для живописца!
Она заметила, что слова ее приятны ему. В этом было что-то непосредственное и милое, тронувшее ее — маленькая слабость в таком большом и сильном человеке.
— Я обязательно этим займусь, — сказала она.
— Вы художница? — обрадовалась секретарь.
— Нет, но у меня много друзей художников, и я уже знаю, кого приведу сюда в следующий раз. Вы не откажетесь позировать?
Он развел руками:
— Пожалуйста. Можно будет порисовать и в операционной…
Такая его готовность вызвала в ней желание улыбнуться, но она сдержалась.
— Очень хорошо, очень хорошо. Обязательно привозите к нам художника, — радовалась секретарь.
Уходя из клиники, она размышляла о том, как вторглась в мир его кабинета, как заранее продумывала манеру своего поведения, нарушая все нормы. «Что только приходит в голову?..» Ей казалась легкомысленной, даже бесстыдной эта уловка с портретом. Но она смутно чувствовала, что и эта уловка чем-то сможет ей помочь.
Отыскать приятеля художника оказалось непросто. Наконец, с трудом, ей удалось дозвониться к нему:
— У вас имеется блестящая возможность проявить свой талант, — начала она, — я нашла вам модель. Необходимо, поймите, необходимо сделать портрет для выставки. В депрессии? Провалили вашу картину? Я была уверена, что так и будет, предупреждала. Теперь напишите портрет и примут без разговоров. Чей? Увидите. Кота в мешке? Так я же говорю вам, что увидите. Можете мне поверить. Интригую? Ну если хотите, пожалуйста: хирург, светило… Вы не только захотите его писать, но и лепить станете.
Был неоперационный день, когда она вместе с художником зашла в кабинет. Их встретила секретарь, обрадованно забеспокоилась:
— Присаживайтесь, располагайтесь, как вам будет удобно. Шефа нашего рвут на части, не обращайте внимания. Он должен появиться с минуты на минуту. Не стесняйтесь, начинайте сразу рисовать. С ним надо построже. Пусть позирует. Чем вы будете? Масляными красками?
— Вас тоже непременно надо порисовать, — сказала она секретарю, — и лучше всего пастелью. Эти припухшие глазки, нежность кожи.
— Меня-то не обязательно. Что уж там, все ушло, дети взрослые. Шефа, шефа!..
Появился шеф и заполнил собой кабинет.
Художник походил на охотничью собаку, сделавшую стойку.
Шеф сидел в своем кресле, бросив тяжелые руки на стол. Художник искал ракурс, поворот, свет. Отходил, подходил, советовался с ней, наконец взял альбом:
— Прекрасно, прекрасно. И как хорош этот синий пуловер с белой сорочкой. Я так и буду писать, в этом синем, — и стал делать набросок.
Она оставила их и пошла в палату к сестре.
Взгляд сестры говорил: «Я боюсь. Иду на все эти мучительные испытания потому, что верю в тебя, как и всегда верила. Ты не подвергла бы меня всему, если бы не знала, что я поправлюсь. Знаю тебя, знаю, как неистощима твоя энергия, как тебе самой необходима сейчас эта борьба за меня. Вижу, как бьется в тебе сила жизни. Все понимаю. Боюсь. И тоже хочу жить».
Она с ложечки покормила сестру и подробно, в мизансценах, весело рассказывала, как в кабинете шефа орудует сейчас художник. Она старалась развлечь сестру своим шутливым рассказом. И ей это удавалось. Сестра, как всегда, любовалась ею, пока не начинались озноб и рвота.