Жизнь сестры была подтверждением этих слов. В начале войны, в ополчении погиб тот, кого сестра любила. Всю войну помогала она его семье. Жена вышла замуж, а сестра воспитала двух его детей, дала им возможность учиться…
Слезы текли, и она только выше задирала голову, чтобы сестра не смогла заметить, что она плачет.
Никогда не видела она сестру такой беспомощно-несчастной. «Что же я с ней сделала?»
Она виновато взглянула на него. Но в его взгляде не прочла взаимопонимания.
— Вы сделали для нее все, что могли. Совесть ваша должна быть чиста, — объяснял он, когда они уже сидели в кабинете. — А мы, врачи, обязаны бороться за продление каждого часа. Как же вы этого не можете понять?!
Опасались воспаления легких, отека легких. Все это миновало. Возникла другая беда — непроходимость. Отказал желудок, искусственно созданная операцией система уже неделю не действовала.
А он стоял на своем:
— Говорю вам, заработает.
В кабинете он и еще два хирурга рассматривали невысохшие рентгеновские снимки.
— Вот, — показал он на снимки, — ваша сестра. Только ею и занимаемся! — добавил он сердито.
— Неужели придется снова оперировать? — спросил один из хирургов.
— Поживем, увидим, — ответил он. — Думаю, что нет. Все должно заработать.
Прошло еще три дня, и он торжествовал победу. Она сидела в его кабинете, и вместе они радовались.
— Что я вам говорил? Терпение и время. Теперь ваша сестра быстро пойдет на поправку.
Он остановил ее, когда она хотела подняться:
— Куда вы? Сидите! — И, как-то просительно взглянув на нее, добавил: — Поговорим…
Она удивилась какой-то странной, вдруг возникшей его неуверенности, как будто он хотел ей сказать что-то и не решался.
И чувство нежности к нему охватило ее. Она обрадовалась: «Может, и в самом деле я ему небезразлична».
— Так где же ваш художник? — спросил он. — Почему не является?
Все эти дни ей было не до него, но она сказала:
— Работает над портретом. — И почему-то добавила: — Вот закончит, подарим вашей жене.
Он капризно скривил рот:
— Жене? Я ушел от нее.
Она молчала.
— Ушел, прожив тридцать лет! — добавил он с вызовом.
— Когда? — спросила она.
— Как вам сказать… Ушел недавно. Именно тогда, как вы здесь появились.
— Куда же вы ушли?
— К кому, вы хотели спросить? Разумеется, к женщине. Собственно, вы меня туда и отвезли. Помните, в первый раз я смотрел вашу сестру?.. Вы и отвезли.
Зазвонил телефон, он снял трубку и с кем-то разговаривал.
Она вспомнила, отчетливо вспомнила их возвращение и то, как он не сразу сообразил, куда его подвезти. Она вспомнила дома, обнесенные бетонной оградой, и как освобожденно, как легко он направился к ним.
Он положил трубку и угрюмо молчал.
— Она, по крайней мере, хорошая, та, к которой вы ушли?
— Я все равно бы ушел. Хоть сюда, на этот вот диван, — добавил он помолчав, — с одним портфелем, как я и ушел. Мне ничего не надо. Я видел, как горел Кенигсберг, и понял тогда, что все — прах.
— Кенигсберг сгорел, но Кант остался, — сказала она.
— Вы правы. Мысль, только она и важна. Так почему женщины этого не могут понять?
— Я — женщина, и я не понимаю, как вы смогли уйти от жены, прожив с ней столько лет?
— Отношение.
— К вам плохо относились?
— Никак. Я был орудием добывания денег.
— Не верю.
— А я вам говорю. Не понят! Никакого интереса к моим делам, ко мне. Сын — оболтус, бросил институт, тунеядец.
— Не сердитесь на него, — сказала она.
— Я совершенно безразличен к нему.
«Но почему все это он мне рассказывает?..»
Время от времени он выглядывал в окно, будто высматривая кого-то там внизу на улице.
— Сколько же все это можно терпеть? — продолжал он.
— И вы влюбились в женщину, к которой и ушли. Сколько ей лет?
— За сорок.
— Не слишком молодая. Значит, понимает вас и денег не требует. А чем занимается?
— Обеспеченная женщина. Вдова профессора.
Она почувствовала раздражение и неприязнь к этой обеспеченной вдове. Ей стало грустно за него, и за себя тоже.
Но она весело сказала:
— Кстати, я тоже вдова. Но может, вы и правы. Надо рвать веревки жизни, если они связывают, — добавила она, понимая выспренность своих слов.
Он опять взглянул в окно.
— Вот и приехали за мной.
Она быстро спустилась на лифте, взяла в гардеробе пальто, поспешно оделась и вышла на улицу. Поодаль от подъезда клиники, прямо под окном его кабинета, стояли синие «Жигули». С чисто бабьим любопытством она пыталась разглядеть сидевшую за рулем, но к остановке подошел троллейбус. «А жаль, — подумала она, — жаль, что не успела разглядеть ее».