— Юра, ура! — кричит Ляля, и тогда он берет ее на руки, подкидывает, и она взлетает, замирая от восторга. Или посадит себе на плечи и устраивает ей «верблюжью пробежку». Лялю трясет, и она хохочет, а потом возьмет и скинет с него очки. И он, не снимая ее с плеч, осторожно опускается на корточки и шарит рукой по песку, пока не найдет их. Юра близорук и без очков не видит, а Ляля этим пользуется. Но ей прощаются все ее проделки. Юра сразу же становится печальным, когда Лялина мама появляется и забирает у него Лялю. Лялина мама очень строгая. Она недовольна, что Юра балует Лялю, и за Кис-кис совсем не благодарила его, хотя все другие так полюбили котенка, она совсем ему не обрадовалась. И удивительное дело, Юра, такой общительный и веселый со всеми, при Лялиной маме становится тихим. Наверное, боится ее. Боится-то боится, а ходит по пятам.
Этот день был особым в жизни лагеря. Все собрались в конторе. Министр прислал телеграмму с личной благодарностью коллективу за проделанную работу. Кроме того, по рации сообщили, что в республиканской газете опубликована большая статья. И там написано, что их открытие поможет наконец решить важнейшую проблему водоснабжения целого города нефтяников, который всего лишь чуть постарше Ляли. В статье всех так расхваливали за упорные поиски, что Нина Григорьевна даже рассердилась. Всякий «бум» ее всегда раздражает. Она считает, что это не способствует работе. Но что ни говори, и ей безусловно приятно. Все-таки победа. Во всяком случае, Лялина мама чувствовала себя именинницей и за себя и, уж конечно, за Нину Григорьевну. Юра тоже в это время был в конторе и ликовал вместе со всеми, хотя он-то уж тут совсем ни при чем. Но все равно.
В общем все эти события обсуждались очень шумно. И вдруг Лялина мама, всех расталкивая, опрометью выбегает из конторы. И Юра за ней.
— Ляля! Ляля! Ляля!
Она подбежала к палатке, полог откинула, замерла. И свалилась. Юра бросился было к ней, потом к палатке. Тут и Нина Григорьевна подоспела, и видит: на раскладушке Кис-кис сжался в комок, ощерился, шерсть встала дыбом, и глазищ своих не сводит со змеи. Перед ним метровая кобра, поднялась стойком на хвосте и вьется волной, как танцует, а прыгнуть и схватить его не может, потому что как будто приклеил ее кто за хвост к раскладушке. А Ляля рядом стоит, улыбается и ручонкой тянется к кобре, хочет погладить.
У Нины Григорьевны и тут нервы не сдали. Мигом всех остановила:
— В палатку не входить. Тише. Замрите. — Знает, кому что поручить. Потому что начальник в песках отвечает буквально за все.
— Скорее стремянку. Нож. Веревку. Мать в медпункт.
Притащили стремянку, приставили к палатке.
Нина Григорьевна Юру за плечо тряхнула:
— Стоите как вкопанный. Вы же ловите кобр. Лезьте!
Тут и Юра очнулся. На стремянку влез. Нож ему подали, веревку. Он брезент наверху разрезал. Из кармана нейлоновый шнур достал, петлей сложил и начал спускать сквозь разрез. Руки у него трясутся, а глаз хоть и близорук, но меток. На змею нацелился, петлю ей на шею разом накинул, затянул и шнур рванул. Она зашипеть даже не успела, мигом удавил. И вытянул из палатки.
Нина Григорьевна вошла и Лялю на руки к себе. А Ляля никак не может понять, что случилось, почему столько народу и куда вдруг улетела змея.
Юра со стремянки спрыгнул, ноги его еле держат, кобру отшвырнул и к Ляле. А она ему, как всегда:
— Юра, ура! — И вдруг заплакала: — Мама, мама!..
Лялину маму в чувство уже привели, а когда она еще и Лялю услышала, совсем пришла в себя.
И тут только все вспомнили о Кис-кис. А котенок все продолжал сидеть на раскладушке, весь напряженный, с раскрытыми глазищами и вздыбленной шерсткой.
— Он еще в трансе, — сказал Юра. И объяснил, что кобру Кис-кис удержал от нападения своим магнетизмом. Потому что у кошек его больше, чем у змей. От этого она и не сдвинулась с места, и не тронула Лялю. А что такое магнетизм, никто еще на свете не знает.
Вот какие случаи бывают в песках, и все это абсолютная правда.
Проливной дождь
Борис чувствовал, что начальник отряда Валерий тоже не спит — потушил свой персональный ночник, работающий от аккумулятора, и притворяется спящим: делает вид, чтобы я не подумал, будто он волнуется. А что там волноваться, как ушли, так и придут. Но все же какое-то неприятное чувство беспокоило его: две бабы, ночью, в тайге… Но раз ушли, никому не сказали — пускай. Конечно, Никандровна человек бывалый и места эти знает, не заплутают.
В палатке становилось холоднее, и он поглубже забрался в спальный мешок. Борис любил думать и умел это делать: чудно на свете все устроено, что ни человек, то свой норов. Вот взять, к примеру, Валерия, самостоятельный, с головой, зря слова не бросит, выдержанный, такого голыми руками не возьмешь. А приехала в отряд эта Марина и по-своему его повернула. Что ни скажет — соглашается. И сейчас тоже, сказала, что нечего их ждать, он и свет выключил. А ведь в другие-то дни ночь напролет читает да записывает в дневник, знания свои пополняет. И даже не считается, что рядам в палатке человек от этого, может, не спит. Аккумулятор уже не в счет, сел — не его забота. И на че́рта эта Марина сюда приехала. Борис высунул голову из мешка и прислушался: кажется, идут. Он приоткрыл полог. Наконец-то! Ручной фонарик высветил нежно-зеленые ветви лиственницы, и две фигуры, осторожно, чтобы никого не разбудить, пробрались мимо его палатки. Долетел всплеск Наташиного смеха и хрипловатый увещающий шепот Вероники Никандровны. Борис облегченно вздохнул, запрятал голову в мешок и сразу заснул.